Я расскажу историю, которая произошла в 50-х годах теперь уже прошлого века.

Небольшой провинциальный городок, пыльный летом, дымный от печей частных домов зимой и с лужами от весенних и осенних дождей. Обычный рабочий город послевоенного времени жил бедно и просто. Слова и понятия «развлечения» тогда и в помине не было. Посещение концерта художественной самодеятельности в Доме культуры или одного из двух кинотеатров являлось праздником! И целым приключением был воскресный поход на центральный рынок, который почему-то назывался базар.

На дощатых прилавках под дощатыми же навесами было разложено, в основном, то, что росло в местных огородах, было добыто в тайге или изготовлено самими горожанами: соленья, варенье, ягоды, грибы, самошитые туфли и платья. И как чудо — южные фрукты с незнакомым и манящим запахом и нездешними названиями: урюк, курага, чернослив — у продавца, которого все звали просто Узбек.

Главной же отметиной того времени были инвалиды, пришедшие с войны. Один из таких фронтовиков сидел у ворот базара на деревянной скамеечке на колесиках. У него не было обеих ног выше колена, и от этого он был ростом с 8–9-летнего ребёнка. Он не попрошайничал, как многие другие калеки, а честно зарабатывал свой хлеб. Весь день он играл на баяне, пристроив его на обрубках ног, и пел. На его всепогодном пиджаке бордово поблёскивал орден Красной Звезды, который можно было увидеть, когда он ненадолго отставлял в сторону баян, чтобы передохнуть или поесть. Воду и еду ему приносила мать, она же привозила его на базар и увозила домой, а он помогал ей, отталкиваясь от земли надетыми на руки деревянными брусочками.

Играл и пел он хорошо! В его лице не было злобы и обречённости, как у других инвалидов. Около него всегда было много народу. Люди слушали, кивали в знак согласия с содержанием песни, потом бросали деньги в железную баночку, прикрученную к левой стороне баяна.

Чаще и дольше других его слушали молодая женщина и маленькая девочка. Он это заметил и улыбался девочке. И когда она, заметно смущаясь, подходила, чтобы бросить мелочь в баночку, он осторожно гладил её белокурую головку. А у неё каждый раз серд­це разрывалось от горя, и она поднимала лицо, часто моргая и сдерживая слёзы, потому что мать велела ей не плакать, чтобы не обижать калеку. И от этого становилось ещё горше! А может, ещё и оттого, что этот музыкант был красив! Красив той широкой русской красотой, от которой невозможно отвести глаз.

Осень того года выдалась дождливой. Ненастье и работа по хозяйству оставляли мало времени даже на такое нехитрое удовольствие, как поход на базар. И калеку-музыканта привозили туда всё реже. Зимой его на обычном месте не было, не появился он и весной. Люди сначала ждали и вспоминали его, но у каждого были свои заботы, своя боль, и постепенно его образ спрятался в глубинах памяти. Но при первых же звуках песни «Горит свечи огарочек…» детское бессознательное горе от разрушенной красоты и жестокой несправедливости жизни возвращается в моё сердце и лишает его покоя…