До начала лекции визит-профессора из Санкт-Петербурга времени оставалось всего ничего, а слушатели где-то задерживались… Лектор — доктор философских наук, заведующий кафедрой истории философии в РГПУ имени А.И. Герцена (Санкт-Петербург), член Союза писателей России, похоже, не волновался. Он абсолютно серьезно пообещал, что читать будет даже для одного человека, то есть для меня.

Так мы и познакомились. Алексей Алексеевич ГРЯКАЛОВ — типичный философ даже внешне: аккуратная, седоватая бородка, изучающий, глубокий и в то же время как бы обращенный куда-то вдаль взгляд. Когда он показал свою книгу с репродукцией одной из картин моей любимой художницы Зинаиды Серебряковой на обложке, то уже вызвал симпатию. Ангелы и аэропланы! А дальше… Дальше собрались студенты, началась лекция, посвященная актуальным проблемам диалога философии и современного искусства.

Крестьянская философия

В юности Алексей Грякалов мечтал быть и журналистом, и историком, и филологом.Когда на 3-4 курсе философского факультета ЛГУ у парня начался «творческий кризис»: он стал метаться, подумывал даже перейти на юридический факультет, дескать, там мужская специальность,- отец, простой крестьянин, прошедший войну, спросил: «Сынок, а кем ты будешь после юрфака?». «Ну, судьей!». «А сейчас?»- допытывался отец. «Учителем!». «Э-э, нет, подожди…. Ты и будь учителем! Ты научишь людей. А так, судьей — может и правильно, но мне скажут: Алексей, твой сын моему сыну дал семь лет, а можно было и три». Для людей того времени, много пострадавших от власти (семья матери Грякалова была раскулачена), тема власти и службы была порой невыносимо мучительной: их сторонились инстинктивно, не доверяя… Так вместо юриста на свет появился философ с крепкими крестьянскими корнями.

Феномен «Черного квадрата»

— Как Вы объясните «Черный квадрат» Малевича? — спрашивают из зала.

— Черный квадрат? Ух, ты, я думал, черный пояс,- отшучивается лектор.

Еще в университете Алексей Грякалов увлекался карате и ему это пригодилось когда он работал лектором общества «Знание».

— Однажды прилетел в Полтаву,- вспоминает Алексей Алексеевич,- и уже последняя лекция, я устал. Большой зал — человек 200 парней сидит… Там училище было, где трактористов готовили. Все в наколках, мрачные взгляды, через слово - табуированная лексика. Меня торопят: «Давай, быстрее читай лекцию, а то кино через час!». А тема — «Культура и этикет советского человека». Я думаю, сейчас скажу: друзья мои, этикет — это… Растерзают! Я снял пиджак, исполнил кое-что из «ката». В зале наступила полная тишина. Тогда говорю: с чего начинается каратэ? Каратэ начинается с поклонов, а поклоны относятся к области этикета. Перейдем к лекции «Культура советского этикета». И дальше все пошло-поехало. То есть, всегда нужно выбрать момент.

А теперь … перейдем к «Черному квадрату». Каждому произведению - свое время. Малевич своей картиной как бы показал, что нас ожидают очень тяжелые времена. Черный квадрат - это дыра, в которую Россия проваливалась неоднократно: революция, идея Бога, вторая мировая война… Квадрат - место сошествия в ад. Это символ, предупреждение: будьте внимательны! У великих произведений есть такая амбивалентность: это, как говорил Платон, — фармакон, то есть одновременно и лекарство, и яд. Чуть перебрал - лекарство превращается в яд. Такова бессмысленная погоня за дурно понятой инновационностью. Достоевский говорил о человеке, который безнадежно болен своим собственным здоровьем. Пора рисовать «белый квадрат»! Нужны образы, по которым можно было бы жить.

Боящийся не умеет не только любить, но и мыслить

— Что происходит с современным искусством, с нами? Российский перформанс, хэппенинг — как к этому относиться? Как осмыслить?

— Что-то произошло на уровне массового сознания. Провокационное искусство становится преуспевающим… Современный мир, лишенный религиозных тормозов, начинает посягать на самое запретное и, в принципе, недостижимое. Это показатель социального нездоровья. Масс-медиа, и в том числе художники, заинтересованы в том, чтобы мы чего-то боялись: боящемуся человеку легко «внедрять» в сознание стереотипы. Современное искусство утрачивает ответственность и хочет иметь такого же потребителя. В своих крайних проявлениях оно обходится уже без произведения. Есть такой московский художник, «человек-собака» Олег Кулик. Действительно изображает из себя собаку. Он даже одного англичанина укусил. На него подали в суд. Кулик защищается: чего вы обижаетесь, на собаку же в суд не подают! Это так называемый перформанс — представление, которое обращает взгляд зрителя к самому себе («собачье» есть в каждом из нас, жизнь человека во многом собачья и проч.).

Перформанс и хэппенинг могут быть интересны и продуктивны, но это быстро проходит. Сегодня, простите за тафтологию, время умного времени.

Научиться у ангелов

У французского философа и писателя Альбера Камю есть высказывание: «Хочешь заниматься философией — напиши роман». Для русской философской традиции это особенно важно, потому что она по своей природе именно литературоцентрична. Такие люди, как Достоевский, Толстой, Розанов, Степун,- выдающиеся писатели и мыслители одновременно. Философия и литература проистекают из одного источника: мир бесконечен, а жизнь человеческая конечна. И человек с этим никак не может примириться — он создает романы, философские построения, прекрасную музыку, чтобы с помощью творчества достичь некоего состояния вечности. «Традицию совмещения писательского и философского нужно поддерживать», — уверен Алексей Алексеевич и поэтому, наверное, сам пишет. Около 15 лет назад за рассказ «Бешеная лисица», опубликованный в журнале «Литературная учеба», он получил литературную премию «Лучший дебют года». Одно из его последних произведений роман «Раненый ангел» в апреле этого года вышел в журнале «Нева».

— Это роман о творчестве, о том, как с помощью творчества человек сам себя создает, — рассказывает автор. — Ангелы отправляются в город на Неве, чтобы понять, что происходит с именем этого города, почему его постоянно меняют? Ангельское и современное петербургское переплетается, потому что люди без ангелов уже не могут разобраться в том, что происходит. Герой романа от трудностей повседневной жизни защищен миром ангельских историй, и ему поначалу этого вполне достаточно.

— Но здесь же аутизм?!

— А разве современный человек не аутичен в какой-то степени? Разве не стремится укрыться? Мы ведь живем в мире гиперскоростей. В лингвистике есть такое понятие: перформативное высказывание, то есть нечто становится таковым в момент его утверждения. Например, в загсе объявляют: вы становитесь мужем и женой. И вы действительно становитесь. Современный мир, в том числе и произведения искусства, становятся быстро создаваемыми, у них как бы нет собственной истории. Для меня было важно показать, что есть такой «интеллектуальный аутизм», однако все равно герой вынужден выходить в большой мир. А когда он выходит и начинает встречать людей, их невозможно понять. И нужны архетипы смыслов — какие-то образования вроде ангелов. На фоне ангельского мы хорошо можем понять свое, человеческое, в самих себе открываем такое, что все-таки делает нас лучше, устойчивее и приближает человека к вечности. Ведь философия любовна по самой своей природе — она соединяет разделенное. Литература же открывает новые смыслы, которые и философии пока не очень понятны. Поэтому литература идет всегда немножко впереди и создает такие образы, по поводу которых возникает философская рефлексия. Есть глубинная близость между Гегелем и Бетховеном, философской феноменологией и кубизмом, русским теоретическим формализмом и кубофутуризмом.

Сейчас я новый роман пишу, о языке. Это повествование о малороссах, которые переселились в Россию, но до сих пор сохраняют свой язык, свои обычаи. Они живут в странном состоянии: в детстве научаются говорить на одном языке, а в школе общаются на другом, и тут возникает некая опасность утраты своей самости. Тем не менее, существует некое общее пространство, в котором все друг друга понимают.

Литературная клиника

— Что Вы понимаете под «ложной психологизацией» современной литературы?

— Из нее куда-то ушла тема простого человека и обыденной жизни. На повестке пересказ событий тусовочно-светской жизни: жизни богатых, их жен, любовниц, подруг. Яркий пример — книги Оксаны Робски. Но есть и другая крайность, когда хорошие писатели, с богатыми традициями, пишут поучения. Скучно! Литература должна быть «продажной» в том смысле, что ее хочется купить! Интересны, на мой взгляд, Валерий Попов, Владимир Рекшан, Николай Коняев. На роман «Путь Мури» Ильи Бояшова, за который он получил премию «Национальный бестселлер», советую обратить особое внимание. Неплохой писатель Илья Штемлер — его еще называют «советским Хэйли».

Но имеет смысл читать и уже известное. Лично мне в произведении интересно следить за языком, как бы за самим приключением текста. Любопытны такие авторы, как Алексей Ремизов, Василий Розанов, Андрей Платонов, Борис Пильняк. Помните, в романе Пильняка «Голый год» приезжает человек в город, видит вывески: «Коммутаторы и аккумуляторы», и читает: «Кому таторы, а кому ляторы. И тут обманывают простого человека!». Или был такой писатель - Сигизмунд Кржижановский (умер в 1950 году в литературной безвестности). Он много работал со словом: «Старые темы не те, потому что не те мы». Или: «Между «я» и «мы» — ямы». Слова гораздо более значимы, чем мы можем о них подумать. Взять хотя бы слово «ментальность». Оно появилось лет 20 назад. Понятие ментальность имеет дело с закрытым, «протестантским» сознанием. Поэтому когда говорят: «ментальность русской соборности» — это абсолютная глупость!

— Помнится, на «Радио России» Вы вели передачу «Литературная клиника». Как появилась идея «литературного врачевания»?

— Голос писателей должен звучать! Я там «изображаю» доктора, писатель Дмитрий Кузнецов — фельдшера, а журналистка Елена Майзель — медсестру. На прием приходят прозаики и поэты. Мы пытаемся от простых вещей (некоторые сцены из жизни писателя) перейти к серьезным вопросам. Интересно понять, как из обыденного произрастают образ и смысл. У нас была полюбившаяся многим передача на радио с Евгением Васильевичем Кутузовым (его, к сожалению, уже нет в живых). Тогда, помнится, он сказал: «Жить надо там, где умер». Мы возразили: «Как же так, это умирать надо там, где жил!» Но потом я обратил внимание, что его друзья и ученики в своих произведениях так или иначе эту фразу воспроизводят. Что имеется в виду? Ты продолжаешь жить в картинах, в романах, в детях, в памяти учеников. Вот это и значит — ты жил.