Письмо: поймать хвост событий

Олеся ПОЗДНЯКОВА

Жанр письма, возможно, один из самых лёгких — или сложных, если присмотреться чуть пристальнее.

Люди, дошедшие до совершенства в написании «вчера я гулял в парке, а завтра после бани буду падать в снег», кажется, могут позволить себе писать всё, что угодно. Внутри писем переплетаются и размножаются все жанры: повествование в любой манере о любых событиях, начиная погодой, заканчивая рассказом о том, как кусочки открошившегося гипса со сломанной ноги человека, который ехал рядом в автобусе, запачкали шнурки на ботинках.

Где-то между этим рассуждения о сущности бытия и сознания в форме заметок на салфетках; личные переживания, в основе которых неизменное «хочу тебя увидеть», скрытое под разными настроениями, возможной теплотой или бесконечными страданиями. Письма Кафки, вероятно, гениальнее его малой прозы; он придерживается определённой структуры, описывая эпизоды своей жизни, путешествуя в зарослях страхов, накладывая на ситуацию сновидческие детали, недуги и слабости. Набоков, обращаясь к другу (Эдмонд Уилсон) «Дорогой Кролик» или к жене «Тёпленький» (спасибо Снобу), выдаёт лёгкость, карандашный пунктир без нажима — исчезает стиль, оставляя лишь несколько фирменных закорючек («спинка листа»).

Твен в одном из рассказов упоминает, что лучшие письма пишут дети — их заинтересованность только в них самих, любопытство к деталям и интимность, которой неизменно проникнуты слова, написанные детской рукой, — вот всё, что мечтаешь найти в строках, полученных издалека. Порой кажется, что действительно ловить хвосты событий получается только у детей или людей талантливых: для остальных все дни сливаются в серое-голубое-оранжевое — однотонное — русло, с логическим началом и концом и монотонной серединой, съеденными общей целью. И вырвать из череды событий нечто хрупкое, от чего идут по спине мурашки — написать, например, что «поглядеть на зиму в деревне выбегала на мороз в сапогах и тонком платьице и — удивительно — не замерзала», может только самый трогательный человек на свете.

Письма развенчивают часто возникающую мысль о том, что писателя вне книги не существует, или композитора — без концерта. И когда обнаруживаешь, что Брамс никак не мог найти оправдание третьей симфонии, а тот же Набоков рисовал на картинке для сына ногами конькобежца римские восьмерки на льду, вся заключенная здесь боль становится невыдуманной. А потом удивляешься строкам, которые написал сам, когда был далеко от дома, и которые так или иначе сводятся к известному «мне жаль, что тебя не застал летний ливень». Личное, прошедшее через года и только в разлуке способное вырасти в сильное, нестирающееся — слово: «А ты никогда не замечала, что «пожалуйста» слово — перевёртыш? Вот, с одной стороны, просьбу выражает «дай, пожалуйста», а с другой, это говорит тот, кто просьбу выполнил. Не знаю, почему мне это в голову пришло». Пожалуйста, конец письма — подпись.

Похожие материалы