Сцена любит ярких, талантливых. Он был талантлив. И он брал зал: овации звучали не только в адрес Красноярского академического симфонического оркестра, но и в его адрес. После концерта слушатели дарили ему цветы и признавались, что пришли, в первую очередь, послушать вступительное слово. ЛОЗИНСКИЙ смущался: «Я тут ни при чём» и указывал на оркестрантов.

В начале 80-х, когда он стал выходить к рампе в Малом концертном зале Красноярской филармонии, никто не слушал классическую музыку по мобильнику. И не только потому, что сотовой связи ещё не было, а потому, что большинство молодёжи увлекалось поп-, рок-направлениями, а от классики многие просто плевались — су-хо-мя-ти-на!

Не по лёгкому пути пришлось идти, будучи проводником между классической музыкой и аудиторией. Однако он словно большая планета притягивал к себе слушателей, щедро одаривая их своими энциклопедическими знаниями и мощной энергетикой.

Его нет с нами уже давно (умер в 1997 году), но те, кто слышал увлекательные экскурсы Лозинского в историю музыки — не могут забыть удивительно бархатистый тембр его голоса, характерное придыхание, а ещё…магический блеск в глазах.

«Сегодня я расскажу вам о самом гениальном композиторе!» — так восторженно начиналась практически каждая лекция заслуженного работника культуры России Евгения Андреевича Лозинского в Красноярском государственном университете, где он по приглашению ректора КГУ Вениамина Сергеевича СОКОЛОВА с 1982 года преподавал авторский курс «Основы музыкальной культуры».

«С первых же лекций Евгений Андреевич предупредил нас о том, что не требует обязательного посещения своего курса, поскольку зачёт он поставит всем, — вспоминает Андрей РОСТОВЩИКОВ, выпускник КГУ 1986 года — самого первого выпуска в истории филологического факультета. — Уже одно это заинтриговало: ходили все! Вначале приходили из любопытства, а потом поняли, что Лозинский не только блестяще владеет предметом, но и является очень интересным рассказчиком. Его повествование о каком-нибудь музыкальном произведении зачастую сопровождалось такими интригующими подробностями, что могло заткнуть за пояс иной детектив».

Впрочем, и сама личность Е.А. Лозинского интриговала. Отец мэтра писал акварели не уступающие, по мнению профессионалов, брюлловским. Мама же исполняла все этюды Шопена, редко звучащий сейчас «Пештский карнавал» Листа и могла стать блистательной пианисткой, но, ей пришлось оставить рояль и работать медсестрой. Сам Евгений Андреевич при жизни считал себя, прежде всего педагогом, хотя перепробовал многое.

«Мемуаразмы» от Павла ЮХВИДИНА

«Отправляю присоединённым файлом свои «мемуаразмы» (кстати, вот ещё словцо Лозинского) — первое, что вспомнилось», — пишет из Израиля в ответ на запрос поделиться воспоминаниями о маэстро музыковед Павел Юхвидин, хорошо знавший Евгения Андреевича, и не раз вступавший с ним в идейно-эстетические споры. В одном из телевизионных интервью незадолго до смерти Лозинский признался, что именно чуткий Юхвидин тонко улавливал, нравится ли рассказчику музыка, о которой он только что поведал миру. Однажды, зайдя за кулисы после концерта, Павел Анатольевич сказал: «А ведь Вам не нравится эта музыка!». «Да, не нравится», — честно признался Лозинский.

Из письма П. Юхвидина: «Я рассказываю студентам то, до чего сам дотумкал верхними своими полушариями, а не в многопудовых фолиантах вычитал» — сообщил мне при первом же знакомстве довольно грузный, с весьма подвижной «актерской» мимикой преподаватель кафедры хорового дирижирования Евгений Андреевич Лозинский. О, тогда, в 1980-м, это была самая солидная кафедра – профессор Валерий Сергеевич Мартынов, доцент Лев Евгеньевич Ежов, молодой, но уже полный значительности Константин Якобсон, ныне профессор и ректор Красноярской государственной академии музыки и театра. А 45-летний Лозинский казался нам, 24-26-летним преподавателям, примчавшимся во вновь открытый красноярский музыкально-театральный вуз прямо со студенческой скамьи, чуть ли не пожилым человеком. А еще этот внушительный живот, над которым сам он неустанно подшучивал. Придя ко мне домой и увидев холодильник, загораживающий часть входа в крохотную кухню, он сразу объявил: это вы нарочно так холодильник поставили, чтобы я не мог протиснуться!».

«Приходите сегодня на нашу дискотеку – мы слушаем Пятую Малера» - пригласил он меня на Вечер грамзаписи, который организовал для студентов. Для меня слово «дискотека» и «Пятая Малера» находились на противоположных полюсах. «Я приношу диски, и мы их слушаем – это и есть настоящая дискотека, а вовсе не то, когда все скачут, как обезьяны под автобарабаны»» - объяснил Евгений Андреевич. Я был поражен его вдохновенным рассказом и глубоким знанием музыки. Лозинский много лет вел «Вечера грамзаписи», сам рисуя афиши – портреты Моцарта, Бетховена, Франка, Чайковского, Рахманинова, Малера, Шостаковича, написанные с любовью и умением. Ему приходилось, правда, спрашивать у жены какого цвета краска из того или иного тюбика. Да, родившись с талантом превосходного рисовальщика (Лозинский ведь и начинал как художник), он был дальтоником, не различал зеленый и коричневый цвета. «Мой дальтонизм, конечно, большая неприятность моей жизни, но лучше ходить в ядовито-зеленом костюме, думая, что он благородного шоколадного цвета, чем быть дальтоником по отношению к людям» - внушал он мне. Он и в самом деле любил людей не меньше, чем книги и музыку, хотя в порыве негодования на тупость и лживость мог воскликнуть что-нибудь кровожадное: «Да таких надо дверью прищемлять!».

Книги он любил страстно и имел огромную библиотеку, не меньшую, чем его знаменитая фонотека. Любимых Анатоля Франса, Томаса Манна, Лиона Фейхтвангера, разумеется, Толстого и Чехова прочёл и знал все, до последней буквы, включая письма и заметки. К Достоевскому и Гоголю у него было двойственное отношение. «Достоевский же родился драматургом, он писал гениальные драмы, но зачем-то называл их романами». «Какой язык у Гоголя! И за что злюке и мизантропу дается такой гений? Он любил, вроде бы, свою Украину, но гениально изображал только великоросов. Один Ноздрев стоит всех этих удалых десятипудовых казаков из «Тараса Бульбы».

15 лет – с 1982-го и до последнего года жизни Евгений Лозинский еженедельно произносил вступительное слово к концертам Красноярского симфонического - и, похоже, не таким загадочным нам покажется красноярский симфонический бум 80-90-х в свете его лекторской деятельности. «Моя задача – привить юношеству любовь к прекрасной музыке, чтобы они без Малера и Шостаковича жизни себе не мыслили, а не сушить им мозги тональным планом разработки. Чтобы тот, кто пришел в концертный зал, печенкой чувствовал: Музыка (с большой буквы!) прекрасна и совершенно необходима, как воздух, как Любовь, как Весна!». Хотя мог в сердцах, где-нибудь в курилке, и ругнуть «этих долбоюношей, которым попса мозги застит». И ведь в самом деле, потянулась красноярская молодежь на академические концерты! Лозинский сам понимал (но никогда этого не говорил!), что его заслуга в этом приобщении красноярцев к классике велика и, кажется, опасался, что без него все рухнет. Его в среду привозят на «скорой помощи» в больницу с инфарктом, но в пятницу у него вступительное слово! И он убегает (из реанимации!) вечером в день концерта в тапочках на босу ногу по морозу в Малый зал, звонит жене, чтобы привезла смокинг и туфли и выходит, ко всеобщему изумлению, на сцену со вступительным словом, бледный и едва держащийся на ногах.

Он изнемогал от любви к Брамсу, Малеру, Рахманинову, Шостаковичу и умел внушить эту страсть. Но уж кого не любил – к примеру, Вагнера, или Шенберга – о том говорил холодно и отстраненно. «Плохой человек не может быть подлинным гением, а Вагнер был плохим человеком». Я тоже знал, что Вагнер был плохим человеком, да еще и ярым антисемитом, но как я не доказывал, что Вагнер – кудесник оркестра, изумительный мастер гармонии и действие его музыки гипнотическое, Евгений Андреевич согласиться с этим не желал. В концерте, где Иван Шпиллер дирижировал Вступлением к «Тристану и Изольде» и Третьей симфонией Брамса, Лозинский прямо заявил публике, что всегда был «брамином» (так вагнерианцы прозвали сторонников Брамса), а Вагнера терпеть не может. Даже не рассказал сюжета «Тристана». Весьма прохладно относился к композиторам Нововенской школы, хотя и признавал, что Шенберг и Веберн – честные художники. Признавал, что Кшиштоф Пендерецкий – мастер хорового письма, но о его «Плаче по жертвам Хиросимы» высказался так: «Не люблю, когда меня голым задом сажают на груду скелетов и неискренно изображают сочувствие. То ли дело Шостакович – он сам видел трупы (был членом комиссии по расследованию злодеяний нацистов), он искренней и впечатлительней, но не стращает, а сопереживает».

Евгений Андреевич прекрасно готовил и был непрочь плотно поесть (пельмени заправлял и маслом, и горчицей, и уксусом, и сметаной, и майонезом, и томатом одновременно). Большим был чаёвником («Я — чайник, кофейником так и не стал», — повторял каждый раз, заваривая крепчайший чай), заядлым курильщиком. Его уговаривали отказаться от сигареты, но это было выше его сил (Евгений Андреевич признавался, что не может ходить в кино: «Не выдерживаю сеанс без табака»).

Он всегда с нежностью вспоминал родной Владивосток, очень любил Питер. Но полюбил и Красноярск, хотя «три года скачи, ни до какого моря не доскачешь».

Без «двадцатилетия эпохи Лозинского» (точнее, 17-летия) не вообразить себе культурный ландшафт Красноярска.

Право на счастье

Мало кто знает, что Евгений Лозинский в школьные годы специально стал петь в хоре, при этом, не зная нот, по слуху самостоятельно разучивал арии из опер. Это было и удовольствием, и необходимостью: чтобы победить свой недостаток - заикание.

«Никакие врачи не помогли избавиться от заикания, тогда кто-то посоветовал ему петь, – говорит Вера Петровна ЛОЗИНСКАЯ, супруга Евгения Андреевича (не поворачивается язык, сказать «вдова»). – Сила воли и любовь к музыке сделали своё дело. Он перестал заикаться. Уже будучи взрослым, Евгений Андреевич говорил, что это самое большое его достижение».

По отзывам бывших студентов Лозинского, он никогда не говорил того, что можно было прочитать в учебниках, высказывал собственное мнение о той музыке, что вот-вот прозвучит. Ему важно было «влюбить» публику в эту музыку. Беспрецедентно, но курс «Основы музыкальной культуры» не входил и не входит в учебные планы других вузов России.

Сейчас в СФУ кое-что изменилось: сократили курс музыки, появились новые «стандарты». Но всё равно музыка продолжает звучать в стенах университета, а студенты два раза в месяц по пятницам приходят в Малый концертный зал Красноярской краевой филармонии.

«В нашей хрущёвке на Можайского, 16 всегда было многолюдно, – вспоминает Вера Петровна – Евгений Андреевич, работая сначала в Красноярском институте искусств, потом в госуниверситете, мог привести студентку и сказать: «У нее нет денег, голодная - надо накормить». Или: «Она больная совсем, кашляет – поставь ей банки». И я лечила, кормила… В квартире всегда звучала музыка Ребятам было интересно с ним, они многое узнавали, но границы дозволенного никогда не переходили».

На музыкальный час, который Евгений Андреевич проводил в магазине «Знание» (в центре Красноярска) по субботам, во время обеденного перерыва с 14.00 до 15.00 выстраивались очереди. В среде музыкантов считалось престижным выступить здесь. Слушателями были завсегдатаи магазина. Лозинский каждый раз показывал написанный им самим портрет композитора, которому была посвящена встреча. И не важно, был ли композитор в опале, как в случае с Мстиславом Ростроповичем. Работал бесплатно, впрочем, разве можно это назвать работой? Выступая в телепрограмме «Лик», он поделился: «Я себя ощущаю иногда просто ужасно счастливым человеком. Слишком много счастья, мне кажется… Какое право я имею так купаться в наслаждении от работы?».

«На одной из музыкальных суббот пел и Дмитрий Хворостовский. Евгений Андреевич уже тогда предрекал, что Дима станет великим певцом мира, — продолжает В.П. Лозинская. — Мы дружили. Дима неоднократно бывал у нас дома, а мы у него. Евгений Андреевич его обожал, как сына, и даже портрет написал и подарил его родителям. В свою очередь, Хворостовскому было интересно беседовать с ним о музыке. Вспоминается, как мы были у Димы в гостях, и пока его друзья коротали вечер за ужином, Дима, забыв о застолье, предпочёл говорить и говорить с Евгением Андреевичем».

«Но самое большое волшебство происходило даже не дома и не в Малом зале, а на его кулуарных субботних вечерах. Они были в разное время в разных местах, мы туда ходили как раз года два, последний год он проводил эти вечера в магазине «Энигма», – делится воспоминаниями известный красноярский автор-исполнитель и журналист Геннадий ВАСИЛЬЕВ. – Буквально недели за три до смерти, когда уже вроде его музыкальный салон на лето закрылся, он позвонил завсегдатаям: «Приходите в субботу, я нашел запись - обалдеете!» Это была «Золушка» с какой-то совершенно потрясающей солисткой. Мы и правда обалдели. Потом я попросил своих коллег в «Комке» найти для него информацию об этой певице, они нашли в интернете по-английски, еще одна постоянная посетительница салона Лозинского перевела - Евгений Андреевич был счастлив... Когда он был счастлив, он радовался, как ребенок».

«Во мне живет 25-летний молодой человек, который хочет еще упиваться всеми радостями бытия, влюбляться в хорошеньких девушек, участвовать в застольях. Смотреть на мир и наслаждаться этим миром».

Гражданин мира музыки

— Вера Петровна, рассказывают, что Евгений Андреевич мог всплакнуть, слушая музыку…

— Когда музыка вызывала в нём бурное чувство – да. При этом всегда возмущался: кто придумал, что женщина может заплакать, а мужчина нет? Нельзя подходить к музыке только с позиции хирургического скальпеля. Мечтая заполучить какую-нибудь уникальную пластинку, он мог воскликнуть: «Вот такую запись достать – и можно помирать…Все мечты исполнятся!». Когда муж стал читать лекции у филологов, то, случалось, удивлялся: «Как это так, вы «Крошку Доррит» не читали?». Мы в семье любили читать вслух Диккенса, Лондона, Чехова, Уэллса. Даже некоторые кулинарные рецепты Евгений Андреевич брал из художественной литературы. Как-то, ссылаясь на Сагу о Форсайтах Джона ГОЛСУОРСИ, он искусно приготовил «петуха в божоле». Евгений Андреевич читал, где придётся: за столом, в ванной, перед сном – каждый день.

— Как в пору тотального дефицита удалось Евгению Андреевичу собрать уникальную коллекцию грампластинок – около 5 тысяч дисков?

— Выручали знакомые, друзья. Он, будучи в командировках, привозил пластинки из Москвы и Питера в чемоданах по 40 кг. Каких же усилий это ему стоило! Приходилось надевать специальный пояс, потому что его мучила нешуточная грыжа (ещё в молодости, в Находке, приятель – капитан дальнего плавания привёз ему подарок – настоящий японский нож харакири. Евгений Андреевич тут же приставил лезвие к животу – вдохнул, как все вокалисты дышат, и под давлением нож всосался по самую рукоятку. Его срочно прооперировали, но, как выяснилось впоследствии, не совсем удачно).

— Не обижался ли Евгений Андреевич, когда студенты подшучивали над ним, называя бемолем?

— Он и сам был непрочь пошутить над своей неуклюжей походкой и полнотой. Как-то раз, когда в аудитории звучала музыка, он курил в коридоре с чашкой чая в руках. Вдруг магнитофон заклинило, лектор вбежал, проливая чай, и тут же пошутил: «Я пролил половину воды в силу своей природной грации».

Однажды, когда он преподавал в Абаканском музыкальном училище, в один из жарких июньских дней пожаловался учащимся: «Так хочу надеть шорты, но ведь не поймут – заклеймят позором».

— Когда Лозинский рассказывал о композиторах, очень многие думали, что маэстро объездил весь мир.

— За рубежом Евгений Андреевич никогда не был, хотя заграничный паспорт себе оформил. Помню, очень хотел побывать в Австрии, посмотреть, где жил Моцарт, где Бетховен…Это же столица музыки. И с оркестром Шпиллера хотел поехать, но тогда вместо него в поездку отправили корреспондента от газеты «Советская культура».

— Вера Петровна, однажды, отвечая на вопрос тележурналиста: «О чём вы мечтаете?» Евгений Андреевич, сказал интригующе: «Я суеверный и, пожалуй, не скажу, чтобы не сглазить». Может быть, он лелеял всё-таки мечту о поездке в Австрию?

— Он даже мне не открылся. Но, кажется, речь всё-таки шла о серьёзной книге про симфонических дирижёров. Не успел…

PS. В Красноярске на здании по адресу ул. Маерчака 2 «а» (где в 90-х находился магазин «Энигма») висит мемориальная доска с профилем Евгения Андреевича и выгравирована надпись: «Здесь в 1996 и 1997 годах проходили музыкальные вечера известного российского музыковеда Евгения Андреевича Лозинского. Память об этих вечерах навсегда сохранится в сердцах красноярцев».

Вера КИРИЧЕНКО

***

Владимир ВАСИЛЕНКО, журналист

«Единственное объяснение тому, что мы с Евгением Андреевичем были знакомы мимолётно, состоит в том, что я был значительно младше его и воспринимался им, видимо, как "мальчишка", а у меня не хватало наглости на более короткое сближение.

Единственной точкой эпизодического пересечения были для нас коридоры краевого радио, на ул. Мечникова 44 «а», где бывший редактор музыкального вещания Моисей Лазаревич ГУРЕВИЧ передал мне «из рук в руки »своё любимое детище – ежемесячную 45-минутную передачу «Три страницы джаза». Она шла в записи, и на эту запись я иногда приходил в тот же день, когда там был и Евгений Андреевич. Во время перекуров мы с Лозинским иногда успевали перекинуться словечком. Он расспрашивал меня о моих музыкальных пристрастиях, а когда я признавался, что кроме джаза люблю и много слушаю Баха, Стравинского и Гершвина, очень оживлялся, из чего я понимал, что он считает меня не безнадёжно пропащим человеком.

Однажды он спросил, что кроме полуджазового Ebony Concerto я ценю у Стравинского, а когда услышал, что «Симфонию псалмов» и «Симфонию в трёх движениях», мне показалось, что взглянул на меня с уважением. В другой раз мы договаривались о терминологии: он разделял понятия «джазист» и «джазмен» – к первым он относил тех, кто предпочитает и слушает джаз, ко вторым – тех, кто непосредственно играет джаз. Впоследствии он так меня и приветствовал: «Привет джазистам!».

Евгений Андреевич умел говорить о музыке очень эмоционально и картинно – однажды через неплотно закрытую дверь студии я услышал его взволнованное восклицание: «И вот в этом рокоте тромбонов и фаготов на фоне барабанной дроби мы слышим словно бы шаги самой судьбы, зловещую поступь Рока, преследующего человека...» Уж не помню, о ком шла речь – о Бетховене или о Гайдне...

Евгений Андреевич умер до того, как я пришёл преподавать в КГУ, и в первое время не раз слышал от студентов и преподавателей самые добрые воспоминания о его музыкальном курсе».

Андрей БАРДИН, лауреат международных конкурсов, органист

«Помню концерты в Малом зале филармонии, которые вёл Евгений Андреевич Лозинский. Его блистательные рассказы были не менее увлекательны, чем сами концерты. Это были одни из самых ярких юношеских впечатлений, подаренных искусством. Импозантный, респектабельный, словно сошедший с фотографий сэр Уинстон Черчилль, Евгений Андреевич при этом обладал главным качеством любого подлинного таланта - заразительностью. Хотелось так же, как он, любить музыку, знать все о ней и о её великих творцах, которые в устах Евгения Андреевича обретали плоть и кровь, представая перед слушателями такими, какими они и были на самом деле - мощными, страстными, нежными, трагическими, ликующими.

Особенно врезалось в память прощание с мэтром и удивительное ощущение света, царившее тогда. Евгений Андреевич Лозинский прекрасно знал: искусство - это и есть жизнь. Вечная жизнь...».

***
Однажды коллеги с телевидения задали Лозинскому неудобный вопрос: «Помните ли концерты, когда Вам было стыдно говорить возвышенные слова о музыке и знать при этом, что будет звучать не совсем хорошее исполнение?».
Е.А. Лозинский: «Я рассказывал о втором концерте Рахманинова и играл пианист, в прошлом победитель конкурса в Брюсселе. Играл ужасно, я готов был провалиться…»
***
Е.А. Лозинский был очень дружен с красноярскими художниками: Владиленом ХАРЛАМОВЫМ и Михаилом МОЛИБОГОМ.