Людмила ВИНСКАЯ: «Я достойна того, что я имею»

Еще одна песня о главном и второстепенном, но важном

"Домашний кубрик"

Людмила Андреевна Винская – сейчас доцент кафедры журналистики Сибирского федерального университета. А вообще-то она – журналист с сорокалетним опытом работы, лауреат разных всероссийских творческих конкурсов, но особенно гордится победой в конкурсе Союза журналистов Красноярского края. А ещё она поэт и прозаик, автор нескольких книг, член координационного совета при губернаторе Красноярского края. Карьерой свой труд в журналистике она не называет, ибо считает, что это была, прежде всего, работа, причём самая разная: от рядового корреспондента и заведующей отделом писем до верстальщика и редактора, от радиорепортёра до ведущей телепрограммы. СМИ – это львиная доля её жизни. Пройдя по профессиональным следам Л.А. Винской, мы обсудили с ней главную роль журналистики – создание и развитие гражданского общества.

Легко и непринуждённо, как всегда, то иронично (в первую очередь, по отношению к себе), то серьёзно Людмила Андреевна поведала о своём профессиональном становлении.

Нелюбовь как начало любви

— В 1972 году я окончила журфак Уральского государственного университета им. М. Горького. Сразу была направлена в Красноярск, тут до сих пор и живу. Год работала на краевом радио, где сначала «рулила» отделом писем (самой собой, никого, окромя меня, в том отделе не было). Меня просто брать никуда не хотели. Картина Репина «Не ждали» в новой интерпретации. Прислали по распределению и всё. Лысый дяденька в крайкоме партии, завидев пигалицу и по-своему оценив мой, с его точки зрения, безрассудный, легкомысленный образ, и, следовательно, полную бесполезность, сказал: «Девушка, поезжайте-ка в Игарку». И начал чертить красным карандашом цифры всякие, сколько я там буду получать. В Игарку ехать мне не хотелось (я люблю большие города), поэтому заупрямилась: останусь тут. Мне: «Мест нет». А я своё гну: у меня распределение ЦК КПСС. Мне снова: «Мест нет». И тогда впервые в жизни (я, по сути, неконфликтный человек) мне пришлось выставить партийный ультиматум: «Ну, хорошо, мест нет. Но дисциплину-то никто не отменял. Меня партия направила в Красноярск – я приехала. Завтра я напишу в ЦК, спрошу, как мне быть. Придёт ответ, скажут в Игарку ехать – поеду». На следующий день,

С коллегой и подругой журналистом Татьяной ПОПОВОЙ

С коллегой и подругой журналистом Татьяной ПОПОВОЙ

когда я пришла в крайком партии, мне сказали, чтобы я направила свои стопы в Красноярский краевой комитет по телевидению и радиовещанию, там меня примут. Так я получила место, которое мне было положено – на радио. Мне, конечно, там не обрадовались, но что делать… Сама партия меня направила. Формулировочка, конечно, что надо: партия решила, партия подумала. Всесильная женщина была, эта наша партия. А за день до распределения в университете, не поверишь, я, не глядя, ткнула пальцем на карту, которая висела у меня в общаге, и сказала: «Поеду вот сюда». Попала в Красноярск. У меня даже сейчас мороз по коже! Вишь? То-то и оно (Людмила Андреевна демонстрирует левую руку, покрытую мурашками). Это, брат, судьба – не иначе…

– На радио вас не ждали. А вы-то с какими чувствами туда устремились, если не секрет?

– Нелюбовь была взаимной. Но эта нелюбовь стала началом большой любви – к моей профессии. Я на радио попала потому, что не хотела работать в районной газете. Считала, видите ли, что это не мой масштаб: поработала на практике и хватит. Вот mania grandioza! Отличникам достались лучшие места, а я хорошистка. Вот меня на радио и отправили. Незваная «гостья» хуже комиссии, потому-то меня определили на письма: сидела целыми днями с ножницами в руке, разрезала конверты и носила заявки в музыкальную редакцию. Очень творческая работа – до сих пор скулы сводит! Поработала я там месячишко и думаю: «А где же слава? Где трое суток шагать и не спать ради нескольких строчек в газете?».

И я начала потихоньку пописывать в «Красноярский рабочий». В радиокомитете начальники увидали вдруг, что чучело это, которое сидит и режет конверты, ещё какие-то буквы в слова составляет и в «Красрабе» работает. Они заревновали (это хорошо) и сказали: «Бросай письма и ступай в молодёжную редакцию». Тут я претерпела всё, что можно. Один «Репортёр» чего стоит! Это такой тяжеленный магнитофон для записи голоса, который берёшь на плечо и едёшь к дояркам-хлеборобам-строителям делать репортажи, брать интервью. Освоилась я быстро, но начало моего радиорепортёрства было трагикомичное. Я же на радио не специализировалась. Полный профан была. А мне «Репортёр» сунули и направили в рабочую общагу: мол, отобрази быт советских трудящихся. Хожу по этажам, что-то записываю. Мужики там рабочие пьют, женщины ругаются, а мне надо что-то светлое делать. Но добывать светлое меня в универе всё же научили. И я его нашла. Принесла с задания аж две бобины с записями. А надо было всего-то пять минут репортажа. Мои тексты-расшифровки с записями должны были сверять операторы и выискивать нужные фразы. Я только потом представила, как мужики меня, наверное, материли. Но мне ни слова упрека не сказали. Вот это братство было! Это я ценю превыше всего. Верить и доверять друг другу.

Увидеть всё своими глазами!

Увидеть всё своими глазами!

Обещают рай – не верь!

– Кстати, о доверии… Как вы думаете, насколько сегодня аудитория доверяет СМИ?

– Прежде основная масса аудитории, ещё, может быть, лет 15 назад, доверяла СМИ. «По телевизору же передавали! В газете писали!», – говорили все, если надо было сослаться на авторитет. Я и сама так относилась к журналистике, будучи частью аудитории. А теперь мы научились не всему доверять. Тем не менее, чему-то «СМИшному» мы всё же доверяем. Или, точнее, попадаемся на крючок. Рабов-то из себя не выдавили, а уж обывателей-то не выдавим никогда. Например, когда телевизор мне говорит, что моющее средство надо покупать с красной крышкой, потому что с зелёной – уже не то, я не то что верю, но пойду, говоря по-русски, в шоп-маркет-бутик и обязательно выберу красную крышку. А вот когда кто-нибудь из правительства обещает нам очередной рай, только уже к 2050 году, я не верю. На моем веку СМИ транслировали столько прожектов и обещаний, и столько раз обманывали людей, или как выговорите, аудиторию! Мама родная! Как общество может безоговорочно доверять СМИ? Это же инструмент, и он всегда в чьих-то руках и обслуживает чьи-то интересы. Но при этом есть журналисты, которые вопреки всему обслуживают интересы простых людей, как элита называет население России. Молодое поколение уже воспринимает СМИ не как объект, которому нужно доверять, а как специфическую сферу общения. Девочки там оголяются, мальчики что-то вещают…

Президент Медведев недавно сказал в интервью газете «Financial Times», что современные СМИ России стали серьёзной общественной силой. И привёл довод. Мне потом объяснили, какая тут связь. Довод такой: если вы подойдёте к любому газетному киоску, то потратите уйму времени только на то, чтобы пробежаться глазами по всем логотипам и названиям изданий. Это изобилие, получается, и означает силу СМИ. Но, по-моему, выходит много чего, но как-то всё размыто. У нас нет общенациональных СМИ. Любая районка нынче пользуется бОльшим авторитетом, нежели «Известия» или любая другая «большая» газета. Раньше же как было, когда не существовало всего этого? Выйдет чья-то статья или судебный очерк – и шум от Москвы до самых до окраин: «Ты читал в «Московском комсомольце»? Ты читал в «Литературной газете»?». Газеты и журналы были доступны – по цене. Мы могли всё это покупать и читать. И главное – нам было интересно. А теперь, когда Интернет, ТВ, когда в глазах рябит от гламура и политики, аудитория может чему-то верить, а чему-то может не верить – это не суть важно. Главное, если по гамбургскому счёту, нынче она не доверяет СМИ. Это точно. Она относится к СМИ как к передатчику информации: если что-то зацепило, то обратишь внимание.

С Виктором Петровичем АСТАФЬЕВЫМ

С Виктором Петровичем АСТАФЬЕВЫМ

– СМИ как передатчик информации. Не более. Если гиперболизировать эту идею, то получается такая концепция… Журналист – не врач. Клятв не даёт. Он, в сущности, обычный человек, который кормит семью. Его профессия – просто работать с информацией. Он никому ничего не должен. Получается, у него никаких моральных долгов, никаких обязанностей? Такая концепция имеет право на существование?

– Такая позиция реально существует и от этого никуда не деться. Рассуждая о том, имеет она право быть или нет, мы попираем свободу слова. За примерами из разряда «кормить семью» в нашем Красноярском крае далеко ходить не надо. Достаточное количество журналистов мужицкого полу до недавнего времени в хвост и в гриву ёрничали, издевались над властью, доказывая, какая она нехорошая. Они были судьями всего и вся. Помню, как они похихикивали надо мной, когда я судилась с «Красноярским рабочим», когда там произошла тихая приватизация, оставившая коллектив «за бортом»: мол, за Винской стоит краевая администрация. Ёлки-моталки, за мной администрация стоит! Нашли бабу в авторитете! И вдруг я с удивлением узнаю, совершенно случайно, что первый, второй, третий и так далее ушли из журналистики, и где они сидят? Они сидят за вывесками типа «главный специалист в коридорах власти». Они прильнули к этой даме, пусть без любви, но прильнули и кормятся с её ладошки, и не кусают её прилюдно. Ну, может, за чашкой коньяка перемывают ей тихонько кости. Вот и вся философия! Эти бывшие так называемые независимые журналисты кормят семьи, как вы говорите, поэтому я их не осуждаю. С осуждениями надо быть поосторожнее. Вот они судили-осуждали, а когда кормушку для них открыли да пригласили к ней, они присели и стали кушать из неё.

Про себя могу сказать, что к кормушке бы меня никогда не пригласили бы. И не приглашают. Может, считают, что таланта у меня не хватит на оды. А может, знают, что я свободу люблю. Одно очевидно: за свободу приходится платить дорого. Иногда отсутствием денежных знаков. Мысль ясна? Что касается долга и утверждения – журналист не врач, клятвы не давал… Но есть врачи, которые дают клятву Гиппократа и носят больных на руках, а есть те, кто, единожды поклявшись служить верой и правдой, то и дело показывает больному на пустой карман и, пока ты не заполнишь его мздой, никто тебе не поможет. Поэтому клятва – не то что ерунда, но не самое главное. Иначе как объяснить: дал клятву и стал предателем?

Мне кажется, задача журналистики как таковой – без всяких громких клятв напоминать власти о долге, а обществу об идеалах. Есть те, которые этого не делают, а есть те, которые борются, ищут истину, себя постоянно теребят: так ли поступаю. Зачем им это надо? Ну… они по-другому не могут. Журналистка Елена Шульгина, когда самосожжение в Ирбейском приключилось, прибежала на место трагедии и начала делать снимки. Вот она мечется, щёлкает: там трупы, люди рыдают. Ужас, гарь, смерть! Вроде как уникальные фотокадры получились, а она пришла домой, говорит, и подумала: «Чем же я занимаюсь? У людей беда, а я тут со своей сенсацией»... И стёрла все снимки. Я сказала ей, что она сделала это зря, но я её понимаю. И поступок её этот «непрофессиональный» уважаю. Прошло какое-то время, и она пошла выяснять правду о событии. Всё проверила, по шажкам всё выяснила. И написала очень выверенную, я бы сказала, бережную, но в то же время достаточно жёсткую статью о причинах трагедии. Она не судила. Она искала истину. Так что найти образ идеального (или достойного подражания) представителя журналистики можно, я считаю. Но искать образ идеальной журналистики бессмысленно: недаром она - женщина, она разная, нравится это кому-то или нет.

Прозревшего осуждать – грех

– Но о выясняющих правду людях вы, всё равно, говорите с бОльшей симпатией, чем о тех, кто просто зарабатывает деньги. Значит, по-вашему, журналист должен иметь чётко выраженную гражданскую позицию?

– А как без этого? Но это не значит, что ты должен быть «упёртым, несгибаемым борцом» Вот я была членом КПСС, тоже, между прочим, давала своего рода клятву. Кстати, данное слово не нарушила, из партии в свое время не вышла, это партия ушла от меня, я осталась с партбилетом КПСС. Зачем я буду переходить в КПРФ? Это моя гражданская позиция. До этого я верила, что в 1980-м году коммунизм таки будет построен. Вот натурально верила. У меня даже по научному коммунизму «пятёрка». Перед этим я верила, что мы боремся за мир, а все капиталисты – псы злющие. Это тоже была моя позиция, которую в меня внедрили, но что же я теперь буду кого-то в том винить? Потом началась перестройка, и меня направили на «ликбез» в высшую партийную школу. А там профессура вывалила на нас массу такой информации!.. Глаза не то, что из орбит, чуть на пол не упали, ум за разум зашёл.

Что творилось-то в нашей стране, что партия родная творила на пару с комсомолом – я и не подозревала. Естественно, у меня мнение о многих вещах изменилось. И позиция гражданская поменялась. Многие тогда начали выходить из партии, писать заявления крутые такие, на первых полосах газет их публиковать, с шумом на партсобраниях выступать. Крыли партию-мать по матушке, будто до этого и не были обладателями партбилетов. Ведь каждый из нас составлял частицу партийного организма. Если бы партия была существом живым, она сильно огорчилась бы. Такой ажиотаж стоял! А я – девушка не экзальтированная, я осталась в партии, пока она сама от меня не удрала. Но у меня уже повернулся разум-то: что-то не то мы, братцы, делали. И я начала, удивляясь самой себе, высказывать своё мнение по разным поводам. В частности, прямой эфир, помню, был на красноярской студии телевидения. Мы с Леопольдом Михайловичем Балашовым, редактором «Красноярского рабочего», ведём в программе Светланы Паниной дебаты. И в завершении передачи я вдруг ляпаю (а эфир-то прямой) в запале: «Ну, если честно сказать, не люблю я никакие революции и Великую Октябрьскую социалистическую – тоже». Балашов бросился поправлять заблудшую: «Не, ну это ты, Людмила, уж хватила через край». И тут эфир закончился. Что началось на следующий день! У нас уже был представитель крайкома партии, и он меня пропесочил знатно: «Вы можете не любить Октябрьскую революцию как женщина, как человек. Но как заместитель редактора вы её любить обязаны». Это меня потрясло на всю жизнь.

Другой случай. Опять в прямом эфире. Опять дебаты. Время дебатов было. Сидит напротив меня деятель коммунистический, советский, который быстро ущучил, что к чему, стал уже обладателем «Мерседеса», нескольких квартир и т.д... А я напротив него, простая русская баба, государством битая, ничего не имеющая, кроме своего мнения, примерно такого, как про революцию и полную свободу. И деятель говорит мне: «Людмила Андреевна, вам не кажется, что вы как-то быстро перекрасились из одного цвета в другой?». Я помню, что ему сказала: «Знаете, красок так много, что хочется, когда понимаешь, что они все тебе доступны, попробовать любую. Это, во-первых. А во-вторых, представьте: человек был незрячим. Он ничего не видел. Он думал, что темнота вокруг. Но пришёл доктор, сделал операцию и человек увидел свет, дерево растёт. А ему говорили: нет света, деревьев нет. И что, вы будете теперь этого человека осуждать за то, что он прозрел? Примерно то же самое произошло и со мной. Я продолжаю жить, но я уже не слепая, я смотрю на мир и многое в нем замечаю. А вам какое авто больше нравится – «Волга» или «Мерседес»? Собеседник дёрнулся и обозвал меня язвой. За что? Но, имея гражданскую позицию, не нужно лютовать. Позиция должна быть созидательной. Не навреди – это не только из клятвы врачей. Этому вообще полезно следовать всем нам…

Пресса напоминает фаст-фуд

После радио Людмила Андреевна оказалась в «Красноярском рабочем». Это случилось в 1973 году: «Я тогда думала, что проработаю там всю жизнь и уйду на пенсию, мне подарят ковёр или телевизор. И стану я пенсионеркой на лавочке. Без малого четверть века моей жизни – это брак с «Красрабом». Пришла туда сразу старшим корреспондентом, потом стала заместителем ответственного секретаря и, в конечном счёте, добралась до должности заместителя главного редактора».

Когда ушёл из жизни редактор Леопольд Михайлович Балашов, его должность занял Владимир Евгеньевич Павловский. Людмила Андреевна говорит, что именно это и стало причиной её ухода оттуда: «В старом царстве с новым царём мне делать было нечего. Тем более что царь оказался всего лишь царьком».

Она подала заявление об уходе и отправилась в свободное плавание. Но тут очень кстати поступило предложение делать «Аргументы и факты на Енисее». Так она на четыре года оказалась в «АиФе», где была бильд-редактором.

Один из приметных случаев, произошедших тогда: «Работать тоже было интересно. Я помню, мы однажды покритиковали Батурину лужковскую. Тут из Москвы звонит замредактора «АиФа» и говорит: «Ещё раз опубликуете критический материал про Батурину – все вылетите». Я в простоте, девушка провинциальная, интересуюсь: «Вот вы же её иногда поругиваете». «Мы – это мы!» Понято! В очередной раз стало ясно, что есть свобода слова и прессы».

– Людмила Андреевна, а как бы вы описали идеальные отношения между журналистикой и обществом?

– Возвращаясь к сравнению… В идеале, журналист – это врач. Его задача видеть общество как тело и, если зарождаются болезни, вколоть или влить лекарство. В том случае, когда болезнь уже развилась, журналист должен найти метод лечения. И сделать так, чтобы другие врачи обратили внимание на этот метод. Само общество тоже должно себя лечить. Оно, вообще-то, должно бы требовать от СМИ не того, что предлагается под этикеткой «пипл хавает», а полезной пищи. Но пипл ведь хавает! У нас пресса напоминает кока-колу и гамбургеры. Фаст-фуд своего рода. Общество должно быть требовательным к себе, а потом уже к СМИ. Таким образом, идеальные отношения между обществом и СМИ – это быть взаимно требовательными и внимательными. Размечталась! Знаю же: этого никогда не будет. Потому что начальство преследует цель, как выжить, удержаться при властных креслах, журналистам надо кормиться, а общество бьётся, как рыба об лёд, слушая, как власть и пресса поют дуэтом: «Народ, мы заботимся о тебе!».

– Насколько же важна роль журналиста в формировании гражданского общества?

– Мне кажется, журналистам принадлежит основная роль. СМИ занимают гораздо бОльшую нишу, чем все остальные: писатели, кинематографисты и другие «властители дум» и «инженеры человеческих душ». Народ – он и в кино ходит, и книжки читает, но краем уха он всё равно этот информационный шум, производимый журналистами, ловит. И он – шум –срабатывает. СМИ мобильны, неутомимы. Писатель пока книжку напишет про роман Пугачевой с Галкиным! А по телевизору уже всё показано.

– Как вы оцениваете свой вклад в создание гражданского общества?

– Помпезный вопрос. И коварный. Но отвечу, так и быть. Я не знаю, как моя роль, которую я играю, действует на зрителей, если говорить театральным языком, но, тем не менее, я эту роль играю. Выбрала её сама. Если человек проходит по земле – следы его остаются. Потом идёт следующий за ним, уже по намеченному пути. Какие-то мысли свои (не говорю, что новые) относительно построения гражданского общества я высказываю, делюсь ими с трудящимися. И поскольку возникает резонанс (я не знаю, что их так будоражит!), то мне кажется, что я оказываю определённое влияние на определённые моменты. Я точечно бью. Не скажу, что сильно, но ощутимо. Вношу свою лепту в построение гражданского общества…

…Людмила Андреевна поделилась интересным наблюдением: журналист оказывает влияние на создание гражданского общества даже тогда, когда не пишет. И тут же привела пример. Во времена Советского Союза товарища Винскую вызвали в краевой комитет партии и аккуратно предложили подготовить выступление какого-нибудь рабочего, который скажет, что В.П. Астафьев, у которого были трения с некоторыми из секретарей, заслуживает всяческого порицания. Винская просьбу-задание выслушала, задала уточняющие вопросы, но на баррикаду – ах, вы подлецы! – не бросилась. Просто покинула стены крайкома и разыскивать рабочего не стала. Статья не была написана. Позвонить и напомнить журналистке о «долге» перед родиной в крайкоме не решились.

В качестве свежего случая выступила недавняя история, связанная с фильмом Вадима Вострова «Время, которое нас изменило». «Сегодняшняя газета» попросила Людмилу Андреевну высказать своё мнение о работе коллеги.

– У всех, кого не спрошу, реакция – ах, ах!», – Винская, вскидывая руки и вздыхая, изображает крайнюю степень восторга. – А я смотрю этот фильм и вижу, что там присутствуют одни только начальники. Где народ-то? Востров потом сказал, что чиновники и депутаты – это ведь тоже народ. И каждый из больших шишек на вопрос «что делать-то», отвечал: мол, прежде чем изменить время, мы должны изменить себя. Я и написала в простоте, что время-то изменило их: они получили виллы, большие счета в банках, заводы. А в нас оно изменило только то, что мы поняли – простому народу нечего ждать милости от власти. В данном случае стрела моей гражданской позиции была направлена не на само общество, а на СМИ. Журналисты иногда начинают воображать себя пророками. Смешно. И опасно».

Стоять у трона на коленях?

Госпожа Винская проводит чёткую грань между тем, чтобы с криком рвать рубаху и бросаться на амбразуру, и тем, чтобы по кирпичику строить, создавая большое и крепкое целое из множества кирпичиков, что гораздо сложнее. Свою роль в этом процессе она считает ролью второго плана.

– Я думаю, что общество у нас должно быть гражданским, а это означает полные свободы. Я стараюсь, чтобы и другие всё вокруг, как я, воспринимали критично. Мои постоянные выступления касаются в частности того, что мы, сами журналисты, когда нам сказали «формируйте гражданское общество», его не формируем. Почему в нас так прочно сидит раб, когда рабу уже дозволили быть свободным? Понять это – основная цель моей патетики. Я не знаю, почему. Я часто спрашиваю у представителей СМИ: «Кто вас заставляет, когда вы приезжаете на открытие завода или фермы, делать первым человеком чиновника из центра? Почему у вас никогда не работает мысль начать репортаж, выведя на авансцену тех, кто все это создал? Где простой народ?». Смотрю им в глаза и вижу, что они не понимают, о чём я говорю. Жаль…

– А что может делать каждый для формирования гражданского общества?

– Я всегда говорю: каждый может или что-то делать, или ничего не делать. Если я живу в России и мирюсь с тем, что есть, следовательно, я достойна того, что я имею. Вот я живу в этой небольшой квартирке, ничем не жертвую, не пластаюсь, не хочу расшириться. Это мои проблемы. То же самое и с гражданским обществом. Кто к нам придёт и скажет: «Вот вам все свободы! Берите!»? Если вы живёте в гражданском обществе, вы несёте персональную ответственность, какое оно – это гражданское общество. Каждый его созидать должен. Каждый! Если мы хотим, чтобы его сделал Путин, а мы пришли на готовенькое, то это не есть гражданское общество. Тогда нам нужен царь, мы будем на него молиться, а он всё устроит. Но мы должны будем стоять у трона на коленях.

Мы говорим: «Как? У нас гражданское общество, а нам не дают того-то, того-то». Возьмите! Я всегда привожу простой пример. Выхожу на улицу. Весна. Все вокруг интеллигентные люди, многие имеют дорогостоящих собак. Пёс, помимо того, что он кушает, ещё выбрасывает отходы собачьей жизнедеятельности. Недавно я ехала на автобусе по такой стране, как Финляндия, а по обочинам встречались респектабельные прогуливавшиеся мужчины, которые за своими собаками убирали совочками какашки. Обычное дело. У нас выйдешь – всё загажено. Это кто загадил всё? Наши питомцы? А кто должен убирать за ними? Пимашков? Медведев? Или кто ещё? Какое тут общество! Да ещё гражданское. Я с вас смеюсь, как говорят у нас в Одессе.
Так что я критично отношусь не только к власти, но и к народу, а в первую очередь, к себе, любимой. Даже не критично, а объективно.

Вот, помню, мэр Красноярска Пимашков дал слово привести за несколько лет набережную Качи в порядок. Я одну знакомую привела в тот район и говорю: «Сейчас закрой глаза, я тебя подведу к берегу, и ты увидишь кое-что». Она давно не была в наших краях. Открыла глаза, и это изумление надо было видеть. Пимашков слово сдержал. А мы что творим? Поставили нам урны рядом с беседками, никуда ходить не надо: выпил пиво и брось банку в урну. Как бы не так! (Хлопает в ладоши с недовольным видом). Дворники не успевают справляться. Кругом мусор граждан. Вот оно наше гражданское общество. А начать его строительство надо с того, чтобы владельцы собак за своими питомцами убрали. Нам до этого ещё далеко. Мы пока только знаем, что такое общество есть.

– И совсем ничего не делаем? Никогда и ничего?

– Один вот раз, помню, наблюдала пример гражданского общества у нас. Когда водитель губернатора Алтайского края Михаила Евдокимова попал в ДТП, остался жив, а его шеф погиб. Хотели водителя засудить, хотя тот не был виноват. Помните, что от Калининграда до Камчатки началось? Всюду были пикеты. И мужика-то отбили. Вот оно! А где, скажи, наше гражданское общество (это моя самая больная тема), когда нужно помогать детям? Где люди, почему они не выходят и не говорят: «Сдалась нам эта Олимпиада? У нас дети гибнут! Давайте все деньги отдадим детям, которым нужны операции»? А мне говорят о гражданском обществе и считают сегодняшнюю ситуацию нормальной. В каком шошонском королевстве что случилось, мы им полсотни самолётов туда. По-о-о-мощь! Или самое красивое (спаси и сохрани!) событие года – девушки выходят сразиться телами – спонсоры деньги туда. Олигархи с жиру бесятся, то в Куршевель с девочками, то в Еруду, то яхты меняют. Где гражданское общество, которое скажет, что у нас дети гибнут и заставит олигархов быть гражданами России?

Мне многие говорят: «Ну, ты понимаешь, олигархам мы не указ, а бюджет же поделен». Я отвечаю. Представляешь, вот – дом, а вот – глава семейства, у которого бюджет на этот дом. Этому купить подарок, тому сараюшку построить. И тут выясняется, что любимая собака заболела, нужна операция, а она не включена в бюджет. Но хозяин покупает подарок соседу, строит сарай зарубежному другу, а собака лежит и помирает, потому что у хозяина бюджет. И никто из семьи не скажет: «Ты что, идиот, делаешь? Спасай собаку»… А тут речь о детях! Ни один экономист мне не объяснит, почему родители должны искать миллионы на спасение детей, когда в государстве денег, как у дурака махорки. Только не надо мне говорить, что их нет. Есть!

Министр – слуга, народ – господин

– А какими, на ваш взгляд, должны быть идеальные отношения между народом и властью?

– Вы идеалист, коллега! Зачем нам идеальные отношения? Всё должно быть по совести. Только и всего! Вот интересно… Слово «министр» переводится как «слуга». А ответьте-ка мне, кто кому служит?

Власть должна служить народу, так? Должна заботиться о том, чтобы массам жилось хорошо, так? Но она чаще заботится прежде всего о себе самой. Да ещё так занятно объясняет повышение зарплат чиновникам, судьям, депутатам, полицейским. Дескать, будет у них зарплата большая – взяток не будут брать. Я балдю от такой логики! То есть там, получается, сидят сплошь потенциальные «взяткобратели»? Интересно девки пляшут!

Но общество, в свою очередь, должно от власти требовать. Иначе выражаясь, каждый из нас (ну, хотя бы, каждый второй) должен иметь активную гражданскую позицию. Власть и общество – это такие субъекты, которые, как бы мы не хотели иной ситуации, стоят по разные стороны забора. Власть должна в этом заборе построить ворота. Она не шибко этого хочет. Тогда народу нужно постоянно заявлять о себе, стучать по доскам, иногда подпрыгивать выше забора, интересуясь: как там наша элита, не бедствует ли?

Я всегда привожу пример – этюд Марка Розовского. На сцену выходят один за другим люди-человеки, бредут по кругу, не смотрят друг на друга, и хором повторяют: «Что я могу сделать один?». Нет, чтобы остановиться, посмотреть по сторонам и сказать: «Мужики и бабы, ну давайте соберёмся! Подумаем давайте: что мы можем сделать?». Вот так народ должен относиться к власти: собраться и спросить с неё. И делать это постоянно

– Ваша концепция национальной идеи, Людмила Андреевна.

– Нет у меня ни концепции, ни идеи. Я вообще не понимаю, что такое «национальная идея». Все носятся с ней. А я не понимаю, зачем она вообще придумана? Жизнь коротка, надо жить, радоваться, любить родину и не обижать друг друга! И делать что-то для России и для ближних. Вот моя родина (оглядываясь): 57 квадратных метров. Пришёл на неё с работы мой муж, Валерий, я его накормила, потом детей накормила, потом «корыто» включила, вахту на камбузе отстояла, к лекциям подготовилась, книжек каких посочиняла незлобивых. Вот моя национальная идея. Пока активисты носятся с концепциями, я пытаюсь сделать так, чтобы тем, кто рядом со мной, кто мне симпатичен, было комфортно.

– А ваши отношения с патриотизмом?

– Дружеские, тёплые. И поскольку они мои, я никого туда не допускаю. Слово это я перевожу по-бабьи, просто - «любовь к родине», без всех этих ваших дефиниций заумных. Моя родина, и я её люблю. Не стою на перекрестке с выпученными глазами и не крещусь на каждый храм. Нет. Живёт где-то там во мне любовь и живёт. Всё. Мне хорошо с ней. Мир и лад.

И на Западе есть пятна

– Почему наш обыватель видит в качестве образца для подражания Запад?

– Да я так не думаю. Впечатление создается, будто, мы только и делаем, что смотрим на «туда» и хотим подражать иноземцам. Обыватель по телевизору увидит красивую картинку и восторгнётся. Он же по Западу не гуляет кажный божий день. Другое дело – чиновники и депутаты. Они обожают международные симпозиумы и ещё больше обожают ездить за опытом. Типа наших футболистов, которые любят тренироваться где-нибудь в Хорватии, а проигрывать тут. И вообще всюду. Вот съездит чиновник в Австрию, вернётся и докладывает: так так-то и эдак-то. Но ничего у себя на родине не делает. Деньги только народные профукал на командировку. Так что наши туда любят смотреть не за тем, чтобы подражать, а чтобы ничего не делать.

Второе. Мы смотрим на Запад поверхностно. «Швеция – страна благоденствия. Там врачу позвонил – он тут как тут. А у нас!». Это там есть. Но, если ты посмотришь вглубь, то увидишь: всё не так прекрасно и там. Сижу в пансионате престарелых в одном западном королевстве. Всё идеально: красота, балкон, коляски, простор. А мой знакомый именно там получил заражение крови. Там тоже масса недостатков. Все мы из недостатков состоим. И Европа, и Россия, и каждый из нас. Ну и достоинства есть у всех. Только их надо лелеять.

На Бородинском поле

На Бородинском поле

This country is my love

Видимо, желание лелеять добродетель и сеять зерна любви заставили Л.А. Винскую однажды взяться за странный в рыночное время проект: «У нас с коллегами появился бзик: сделать добрую газету для добрых людей (назвали её «Знаки времени»). Ну, край-конец, как делать хочется именно такую газету! А денег нет. И один из наших польских друзей предложил попросить финансов у Запада. Я говорю: как так, мы — православные люди, вы католики… Не вяжется что-то. А он: «Ну, давайте попросим у ваших православных батюшек там за рубежом. Шесть тысяч хватит?». Ещё бы!

И в один прекрасный момент, на всю жизнь запомнила, приезжает наш приятель-католик и говорит: «Вот это от отца Фёдора, православного священника из Германии. Он вам передал на доброе дело». – «Расписку напишу. А как вы будете контролировать?». А он (Людмила Андреевна крестится): «О чём вы говорите, пани Людмила?». Так мы создали добрую газету для добрых людей. Хорошо было в ней работать: это была моя воплощённая мечта — писать, не думая о деньгах. И без привлечения «желтухи». А потом мы сделали еще одну газету – «Красноярский край сегодня», довелось мне поработать и в издании Александра Лебедя «Честь и Родина». А потом меня позвал своим замом редактор Александр Непомнящий и я ушла в «Сегодняшнюю газету», а параллельно начала на журфаке читать курс «Современные зарубежные СМИ».

Это меня хитростью мобилизовала Зинаида Ивановна Палиева, заведовавшая тогда кафедрой журналистики. Однажды звонит мне в десять вечера… «Почитай курс. Некому. Аврал. А ты уже его читала у нас однажды». – «Я читала историю зарубежных СМИ, а про современные и речи не было». – «Ну, войди в положение – не хватает народу». И я чувствую себя сволочью, отказывая: завтра уже учебный год начинается. Ну, думаю, ладно, соглашусь, за две недели подготовлюсь – не китайский же учить! Соглашаюсь. Спрашиваю, кода приходить. «Завтра в девять». – «На кафедру прийти в девять?» – «Нет, завтра в девять надо уже четыре часа почитать». Времени десять вечера, завтра надо четыре часа почитать. Заманчиво…Так я пришла туда, где началась моя педагогическая деятельность, извините за пафос.

– У меня (как слушателя ваших лекций в университете) возникает впечатление, что свой курс «Современные зарубежные СМИ» вы читаете, в частности, чтобы развеять идеализированное, иллюзорное представление о журналистике Запада.

– Ну конечно! Вот нам постоянно говорят, что в прессе всё у нас не так. Да ты любую их газету возьми, хоть «New York Times», где молодые журналюги другие издания обворовывают только так, плагиатом занимаются. Небылицы придумывают, врут. Но и за правду борются тоже. Разные они там. Мир вообще разный. Он, повторюсь, всякий-разный.

– Где бы смогли жить, если не в России?

– У моря с мягким климатом. Вот было бы в Красноярске море! Но не Красноярское! В Болгарии я пожила бы, если бы она была… Россией. Болгария – первая страна западного мира, куда я попала. Там идёшь, бывало, мимо стариков местных, по-русски что-нибудь скажешь, и лица их расцветают: «Братушка! Братушка!». Именно «братушка». Несмотря на то, что ты сеструшка. Была такая любовь к русским, и солнце этой любви светило, и все народы, казалось, жили в мире.

– Кроме этой страны, без чего ещё вы не мыслите свою жизнь?

– Без this country? Видишь, словарь уже положила – учу язык. (Со смехом) Поняла, что в России надо знать английские слова. Кроме России, мне дорога моя семья, за которую я ответственна, как и за родину. Воздух, естественно, нужен. Пища относительно нормальная. Шучу, конечно. Не смогла бы прожить без русской речи. Это непередаваемо. Не зная языков, я на подсознательном уровне чувствую, что мы обладаем колоссальным богатством. Видимо, Господь нас по-особому создал, у нас судьба горемычная такая, над нами все подхихикивают, учат… (Хлопает в ладоши с довольным видом)… А у нас! У нас богатство, которое не отнять, как ни стараются. У нас – русский язык. Завидуй, Запад!

Выбираю ренессанс!

– Давайте под занавес проведём блиц…

– Легко!

– Что предпочтёте: золотую клетку или свободу в лохмотьях?
– Лохмотья.

– Декаданс или ренессанс?
– Ренессанс.

– Город или горы?
– Город.

– Застой или революция?
– Застой.

– Лука или Сатин?
– Лука.

– Ваши любимые виды искусств?
– Поэзия, живопись, архитектура.

– Нелюбимые?
– Вот эта музыка, которая (Людмила Андреевна, говоря «бум-бум-бум!», изображает руками разрушение головы). Понял?

– Понял-понял! Какого качества вы бы лишили всё человечество?
– Ненависти.

– Чего вам больше всего не хватает в жизни?
– Искренности людской.

– Главное заблуждение вашей жизни, оставшееся в прошлом?
– То, что надо, прежде всего, думать о других. Прежде всего, нужно думать о себе, чтобы не совершить ошибок по отношению к другим.

– В чем смысл вашей жизни?
– Можно сказать об этом словами из романа Островского «Как закалялась сталь»: смысл жизни – прожить её так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Делать побольше добра, поменьше зла, построже спрашивать с других и ещё строже с себя.

Эпилог

Большую часть своей сознательной жизни я был свято уверен, что нами правят преступники, мы с ними ничего не можем поделать, русский народ спаивают, а виноваты во всём масоны.

Для того чтобы понять, на что похожа ситуация в действительности, мне понадобилось пять лет студенчества. Пять лет каждодневного влияния в лице лучших писателей, ярчайших публицистов и талантливых преподавателей на неокрепший рассудок, чтобы ему, наконец, стала ясной очевидная истина. Настолько очевидная, что она пряталась по принципу, упомянутому в «Шерлоке Холмсе», на самом видном месте. Ну, разве не очевидно, что ты живёшь в том мире, который сам же и создаёшь? Понадобилось пять лет, чтобы понять, что гражданское общество, которое суть единственный путь процветания народа и государства, – это принцип, когда каждый гражданин понимает, что он хозяин в своей стране, поэтому он за всё в ответе, поэтому он и решает, какой будет его страна!

Почему мы относимся к тому народу, который это ещё не осознал, – для меня терра инкогнита. Но надежда на то, что ситуация однажды изменится, есть. Если ценность и суть гражданского общества стали за пять лет понятны простому пацану из рабочей семьи, может, однажды, они станут понятны и для простого народа, живущего в России.

Артём ЕГОРОВ

Похожие материалы