Когда-то этот художник закончил Красноярский художественный институт, а сегодня живёт в Германии. И германский музей фарфора, который строит новое здание с огромным залом для самой крупной вазы в мире, хочет, чтобы эту вазу сделал он, Алим Пашт-Хан.

Коллектив магистрантов Гуманитарного института СФУ под руководством доцента М.Г. СМОЛИНОЙ в рамках темы «Художественная критика творчества современного художника» осуществил совместный труд: обзор произведений оригинального российско-немецкого мастера. Интервью с художником по «скайпу» магистры вели из учебной аудитории СФУ.

Молодой современный художник Алим Пашт-Хан, за плечами которого –Красноярский художественный институт, три аспирантуры по графике, скульптуре и медиа-арту в Германии, в своем творчестве раскрывает метаморфозы бытия, рождение гармонии из хаоса и обнаружение красоты в необычных, подчас эпатирующих формах.

Если вы были или будете в итальянском городе Сиена, то наверняка не забудете фреску XIV века Симоне МАРТИНИ в Палаццо Пубблико, изображающую всадника-завоевателя Гвидориччо да ФОЛЬЯНО. Эта фреска вдохновила Алима Пашт-Хана на создание его известного альбома литографий (т.е. рисунков, изготовленных посредством печатания с камня). Листая альбом «Фоглиано», вы заметите, что с изображением происходят метаморфозы. Первая литография из серии представляет всадника, по духу наиболее близкого Мартини: он спокоен, поступь коня величава, победоносна. Уже во втором листе изображение становится более динамичным, фигуры всадника и коня более агрессивны. Стиль художника из листа в лист меняется, проявляется тенденция перехода ко всё более абстрактным изображениям. Всадник теряет человеческий облик. Меняется и изображение в целом, которое становится похожим на окаменелость с впечатанным в неё изображением причудливого насекомого. В последнем варианте от изображения остаются только слабые следы, по которым невозможно восстановить целое, но следы эти являются свидетельствами тех действий, которые привели к разрушению. Раскрывая разрушительную силу войны, график мастерски показывает переходы от ясности и точности проработанных деталей к расплывчатым и неясным контурам, от локальных тёмных пятен до глубокого всепоглощающего чёрного цвета, от тёмного к светлому фону и наоборот. Все рисунки наносились всего на один камень, предыдущие не уничтожались, а рисовались поверх, что символизирует следы неизгладимых действий, совершаемых человеком и человечеством в целом.

Недаром говорят, что «семья» —это семь я. «Семья» матрёшек из фарфора Алима — это метаморфоза художественного пути. «Старшие» матрёшки показывают классическую технику рельефа, большую близость к природе (насекомые) и ручному труду (роспись под гжель, исполненная вручную перфорация). «Младшее» поколение представлено в неразрывном синтезе с техническим производством вещи средствами последнего поколения.

«Семья». Фарфор. 2011.

Видео со скульптурными формами — это своего рода «произведение искусства в формате 3D». За основу берётся скульптурная форма, зачастую белая фарфоровая матрешка. Художник «наполняет» её жизнью, смыслом, содержанием за счёт проецирующегося на неё изображения (серия работ «Мутаре», «Приспособляемость»). Видеоинсталяция «Приспособляемость» показывает метаморфозу индивидуальности в момент подстраивания под универсальную форму матрешки.

Индивидуальность — это не только уникальность и неповторимость, но и отрешённость, одиночество, непонимание. В «Трансплантации», где видеоряд транслируется на скульптуру человеческой головы, — голова постепенно оживает, формируются черты лица, мимика, она издает вопль и исчезает. Фарфоровая форма очеловечивается, можно сказать, что происходит метаморфоза от рождения человека до его смерти.

Видеоинсталляцией «Мутаре» Алиму удалось внушить зрителю загадочное чувство - сопричастность внутриутробному становлению, чудесному таинственному процессу обретения формы. С помощью видеоряда, проецированного на матрёшку, художник показывает преобразование внутри неё – от хаотично кишащих насекомых к рождению прекрасного женского лика, прихорашиванию девушки перед зеркалом. При этом матрёшка напоминает то кокон, то сосуд, то беременную и рожающую женщину, то эмбрион, то туго спеленатого младенца, то замочную скважину, через которую мы, зрители, подглядываем.

«Мутаре» (видеоинсталляция). 2006.

Тема метаморфоз проявлена и листах с изображением насекомых: муравьи и тараканы, образующие своими пересечениями своеобразный орнамент, напоминают об идеале порядка в природе и социуме, портрет цикады преобразует её из твари в творение.

Одна метаморфоза-перевертыш видится и в серии «чаш», имеющих форму женского лица. Ещё никогда лик женщины не воплощался в чашу, которую можно использовать в бытовых целях. Прекрасный фарфоровый образ бесцеремонно отворачивается к столешнице, носом в стол, открывая в некоторых экземплярах золотую ёмкость. Внутренность из золота как бы намекает на богатое внутреннее содержание человеческой личности и, как и фарфоровое лицо, является аналогом идей гуманистического направления. Однако провокация этого произведения очевидна. На вопрос, почему идеи гуманизма здесь кажутся попранными, Алим прекрасно ответил в интервью.

«Чаша». Фарфор, 2005.

Авторы: Майя Смолина, Мария Колесник, Наталья Сергеева, Александра Кушнарева, Надежда Сергиенкова, Валерия Саймова, Тамара Григорьева, Анна Герасимова. Авторы выражают благодарность Герману Паштову и Юрию Машукову за помощь в подготовке материала.

«Всё оставляет свои следы, шрамы»

Skype-интервью с художником Алимом Пашт-Ханом (Германия)
Вопросы задавали доцент кафедры искусствоведения Майя Смолина и студенты-искусствоведы СФУ.

М.С.: Алим, вы закончили Красноярский государственный художественный институт, являетесь членом Союза художников России, участник многочисленных выставок в России и за рубежом, лауреат многих международных премий. Ваши работы хранятся в Штутгартской государственной картинной галерее. Расскажите, как получилось, что вы стали жить и работать в г. Галле, в Германии?

А.П.: На самом деле, всё очень просто. Есть такая стипендия DAAD. В 1995 году я получил грант. На тот момент я был первым художником, который его получил. Там очень серьёзный конкурс: в Москве, затем в Германии два тура. Огромная папка бумаг… Сбор документов длился около года. И я получил приглашение, хотя и не ждал даже. Я тогда уже преподавал в институте. Когда пришло приглашение, я подумал: ну, на годик поеду. Вот на годик и приехал…(смеется). Потом из 67 человек продление гранта дали мне и ещё одному человеку. Потом я поступил в аспирантуру, потом - получил грант от министерства культуры Германии…

М.С.: Ваша деятельность представляется очень энергичной: вы достигли высот в графике, получили 1-ю премию по скульптуре в конкурсе г. Кётен (Германия), премию дрезденского фестиваля по медиа-арт, Серебряный приз за керамику в Южной Корее… Что вас заставляет двигаться «вперёд и вверх»?

А.П.: Меня с детства родители приучили к целеустремленности. Я ходил на танцы, занимался спортом – 4-5 видов занятий одновременно. Но на самом деле есть люди спокойные, которые упорным трудом чего-то достигают, есть более энергичные – это зависит от темперамента.

Александра Кушнарева: Почему из многих видов творчества, которыми увлекались в детстве, вы выбрали именно профессию художника?

А.П.: Я не выбирал, я самого детства, как папа говорит, ещё не умел ходить, но начал рисовать. У меня была постоянная необходимость рисовать. Когда отец приезжал откуда-то, привозил мне краски новые, фломастеры - для меня это был лучший подарок. У меня были ежедневные задания, которые папа давал – он был моим первым учителем. Я интенсивно занимался танцами с 4-х лет: ездил в гастроли, во Франции был. Когда заканчивал школу, один из вариантов был - танцевать дальше. Но необходимость рисования была больше.
Наталья Сергеева: Альбом ваших литографий «Фоглиано» приобретен Штутгартской галереей. А почему вы обратились к данному произведению Симоне Мартини?

А.П.: Когда я увидел роспись, сразу стал её рисовать на копировальной бумаге для литографий. То есть на которой рисуют, чтобы потом перенести это на камень. Приехав в Германию, перенёс это на камень. После этого я стал камень дорабатывать и сделал несколько листов, потом ещё несколько листов. Появилась серия, которая не связана с этой папкой «Фоглиано». И когда я в Германии закончил аспирантуру по графике, в качестве заключительной работы я выбрал эту тему. Мастер-печатник, с которым я в то время работал, сказал: «Алим, ты всё можешь, давай». Я взял один камень, зарисовал этого рыцаря, и потом на листах пошла вся история, которая на фреске Симоне Мартини. История была мне интересна, потому что она ассоциировалась со мной. По листам вы видите – меняются жанры, меняются направления, как и в моём творчестве. Я когда-то в Красноярске получивший академическое образование, в творчестве у меня преобладало все фигуративное; когда оказался в Германии - стал меняться. И это показывается в «Фоглиано» чисто технически. Внутренняя же сторона: военные действия, которые в принципе приводят к разрушению. Там всё накаляется, в чёрных листах – самый накал. Всё сгорает, всё в саже. И потом через абстрактные листы передаётся распад. Происходящее переходит в частички, которые затем превращаются в абстрактный треугольник, квадрат, круг и т.д.

Есть такое понятие - «общественная память». Это то, что откладывается в истории, людях, то, что сжимается в главные даты, события, какие-то факты... Человек уходит, но исторические факты остаются, и на последнем листе, даже где нет краски, на бумаге виден рельеф. Что ни делай, всё оставляет свои следы, свои шрамы. Ничего не забывается, всё так или иначе выплывает.

Наталья Сергеева: Вы сказали, что все рисунки были нанесены на один камень, и предыдущий рисунок не стирался. Каким образом осуществлялось, с технической стороны, видоизменение первоначального изображения?

А.П.: Да, это очень сложная техника. Дело в том, что после травления на камне очень трудно сделать второй рисунок. Потому что «выглядывает» предыдущий. Но я работал с одним из лучших печатников Германии, который мне раскрыл многие секреты. Для меня было важно передать в этой серии максимум, который возможен в литографии. В общем я сделал 13 листов. Из них потом отобрал то, что вы видели.

Анна Герасимова: У вас есть серия произведений, связанная с насекомыми.. .

А.П.: У меня была персональная выставка, в которой выставлены только насекомые. Это 15 листов, очень большого размера. Есть и по два метра, и по три.

Анна Герасимова: Можно ли говорить о том, что вы затрагиваете аспект неприятных чувств через насекомых огромного размера?

А.П.: Я очень люблю насекомых. По мне, это как в буддизме: часть нашего бытия, часть того, что природой создано; значит это необходимо. Если насекомое на меня не нападает, то и я не пытаюсь его задавить. Насекомые присутствуют везде, где я нахожусь, и они присутствуют в моих работах. А по поводу «приятный» или «неприятный»… Это так же, как люди или растения – есть те, которые нам приятны, а есть те, которые не очень нравятся.

Анна Герасимова: «Насекомые» выполнены битумом. Что это за материал?

А.П.: Битум – это коричневатый лак, он очень интересен тем, что, когда он насыщен, переходит прямо в чёрный цвет. Когда он в разжиженном состоянии, даёт очень красивый коричневый тон. С ним часто работают на бумаге. Меня не совсем удовлетворяло работать на толстой бумаге, поэтому я стал экспериментировать с разными бумагами, в конечном итоге пришёл к китайской бумаге, на которой через разбавитель происходит, с одной стороны, чёткое, реальное очертание, а с другой стороны – форма всё равно расплывается, и создаёт очень интересное, что мне и нужно было.

Анна Герасимова: В 20-21 веках часто появляется тема насекомых (Ф. Кафка, М. Горький, В. Пелевин, М. Метерлинк). Для вас это веяние времени или что-то личное?

А.П.: Я в принципе отталкиваюсь от своих чувств. Маленьким я с родителями ездил в горы - мы с Северного Кавказа, там очень красиво, и у меня всегда были альбомы с рисунками. Мне было 7-8 лет, и насекомые меня уже тогда интересовали. Потом во всей моей творческой деятельности они постоянно возникали и присутствовали. У меня есть коллекция засушенных насекомых. Все листы я рисовал с натуры. Когда я стал присматриваться, меня поразило, насколько природа гениально создала строение насекомых, животных.

Анна Герасимова: Вы отождествляете мир насекомых с людьми?

А.П.: Насекомые – часть нашей природы, нашего бытия, которые всегда с нами. В современном мире, в науке многие вещи стараются познать при помощи насекомых, самые современные технологии обосновываются миром природы. Например, если вы порежетесь, то лучшее средство для заживления раны – это паутина. Мы должны учиться у природы, в том числе – у насекомых.

С.М.: Нас заинтересовала часть вашего творчества, связанного с чашами в виде лиц. Скажите о размерах этих чаш-лиц, ведь они примерно соответствуют человеческим лицам. Это с определённого лица мерка или обобщённые размеры?

А.П.: Это размер, приближенный к натуральному, размер человеческого лица. Я лепил портреты, и эти портреты затем приняли форму чаш. Это были конкретные люди, но я с ними не ассоциирую то, что потом использую их портреты в форме чаши. Это общий символ человеческого лица, женского.

Марина Сошенко: Почему для чаш выбрали такой материал - фарфор с золотом?

А.П.: На самом деле, фарфор больше всего приближен к человеку. По мифам, человек создан из земли, глины. Фарфор – это утончённая, усовершенствованная глина, которую, как известно, называют «белое золото». Фарфор - очень дорогой, нежный и хрупкий материал. Для меня это был идеальный материал, потому что, используя эту чашу, вы можете её разбить – это тоже значимо. И золото тоже очень важно...

Марина Сошенко: Есть ли определённая последовательность в создании чаш?

А.П.: В начале я сделал одну белую чашу, из которой стал делать варианты. Потом была золотая, платиновая, серебряная, затем и расписанная, и кобальтовая - тёмно-синяя. Есть полностью изрешечённая. Они и серия, но каждая имеет свой характер. Есть в дырочку. Есть с сюжетами – целая картина внутри находится.

Марина Сошенко: Эта серия имеет утилитарное значение? Потому что существует мнение, что это пепельницы…

А.П.: Чашами они названы, потому что предназначены для использования. Можно налить чай или суп, можно использовать как пепельницы. Каким образом вы используете – это уже ваше дело, до какой степени вы доходите в использовании. Главное – что их используют. Я хотел показать, что одни люди используют других людей. Это происходит повседневно, и мы даже не задумываемся, когда так делаем, иногда даже перебарщиваем. Это символ, чтобы задуматься, как один человек использует другого.

Татьяна Лебедева: У вас есть много произведений, где участвует белая фарфоровая матрёшка, а на неё вы проектируете, например, видео. Можно ли сказать, что матрёшка для вас – это своеобразный холст?

А.П.: В какой-то степени можно так сказать. Как я пришёл к этой идее? Когда я был в Москве – там везде матрёшки стоят. И меня поразило, что это как всё наше общество: и Путин-матрешка, и красавицы, и демоны-матрешки, и солдаты, и всё на свете. Меня поразила определённая уникальная форма, которая может многое высказать. Когда я это увидел (я ещё не занимался фарфором), у меня стала возникать идея инсталляции (которую я воплотил потом в «Мутаре» и других работах). Заинтересовала форма матрёшки, которая идёт из Японии; там есть божество, имеющее приблизительно такую же форму.

Если посмотреть ещё глубже, то эта форма есть в природе; те же куколки – та же форма, только перевернутая. И там внутри что-то разрабатывается, зарождается, а затем выходит наружу. Это инспирировало также в Египте форму саркофагов; если вы внимательно посмотрите - там контуры той же матрёшки. Это и абстрактная форма человеческого тела, которая также присутствует в природе. Если вы знаете Хеккеля, он писал об уникальных формах в природе, которые всегда повторяются в какой-то степени.

Я понял, что через эту форму можно многое сказать. Меня даже удовлетворяло, что это такая китчевая форма, которую связывают с русским сувениром и русской традицией в целом. Ища материал, я ушёл от глины, пришёл к фарфору в 2004 году. Я стал интенсивно заниматься фарфором, при том и теоретически – набрал много книг, изучил. В художественной академии у нас есть отделение по фарфору, два месяца там поработал, вытачивал свои формы.

Надежда Сергиенкова: Почему одна из ваших видеоинсталляций 2005 года с участием матрешек называется «Приспособляемость»?

А.П.: Один из смыслов «Приспособляемости» - как люди приспосабливаются к заданной форме. Вам даются рамки. Можете или не можете вместиться? Это уже другое дело. Например, посадили человека в клетку, он должен как-то усмириться, приспособиться. То же самое было с народами на Кавказе, когда была 100-летняя кавказская война, а народы потом были вынуждены находиться в России.

Почему я поставил разные по размерам матрёшки? На Кавказе очень развиты семейные и национальные традиции. Я поехал специально на Кавказ, снял на видео людей - это не моя семья, я снял других людей – там есть дедушка, женщина, дети, - и они разговаривают на кабардинском языке, обычные разговоры за столом. В этом общении показывается факт уважения младшими старших. Младший заключён в маленькую матрёшку, он должен там находиться, хочет он того или нет. Там много противоречий, и плюсов, и минусов, работа даёт возможность задуматься над этим. Потому что есть много традиций, которые неприемлемы в нашей современной жизни.

Надежда Сергиенкова: Вы закладывали смысл женственности, когда применяли матрёшку в разных техниках?

А.П.: Да, это сильный изначальный символ. Символ плодородия, продолжения рода. Когда я оттачивал форму, смотрел до миллиметра, чтобы шёл контур, чтобы это ассоциировалось с женской формой. Для меня в этой красивой абстрактной форме заключается и женская форма. В этой серии самая большая матрёшка – «Мацио», она немного в мужском направлении. Там плечи, грубые насекомые. Мацио - это имя моего прадеда. Там все имена, которые связаны с определёнными личностями.

Александра Кушнарева: Черпаете ли вы вдохновение из каких-то сторонних источников – из литературы, например?

А.П.: Вдохновение – так было бы неправильно сказать, скорее информацию. Вдохновение приходит через другие вещи – природу наблюдаю, людей. В видеоинсталляции «Трансплантация» ничего не говорят, потом фигуры начинают оживать, потом опять омертвляются. Эта тема, актуальная в медицине и науки, для меня инспирирована произведением Александра Беляева. Также философы: Ницше, Кант.

Александра Кушнарева: Вы работаете с разными материалами. А есть любимый?

А.П.: В принципе все материалы, с которыми я работаю, - любимые. Когда я работаю в ксилографии, я полностью забываюсь. Литографию очень люблю. Что касается видеоинсталляций, то, может быть, когда я делаю монтаж на компьютере, это немного суше для меня, не происходит живого процесса; но другое дело, когда я снимаю камерой.

С.М.: Какими проектами вы занимаетесь сейчас?

А.П.: Много проектов. Сейчас я нахожусь на тропическом острове, здесь должен быть скульптурный заказ, который обговаривается. Параллельно в Германии музей по фарфору приобрёл инсталляцию «Трансплантация», а теперь они строят новое здание и хотят сделать огромный зал для самой крупной вазы в мире. Они хотят, чтобы я это сделал, сейчас обговариваем нюансы.

С.М.: Как, на ваш взгляд, отличается культурная ситуация в Европе и в Сибири?

А.П.: Разница большая. В Европе культура дошла до уровня перенасыщенности. Интерес падает, всё отрабатывается. В России, тем более в Сибири и Красноярске, ситуация совершенно другая. Там только ещё всё разрабатывается, постепенно переходят на более высокий уровень, новые галереи открываются. Положительная тенденция в Сибири идёт. Самое главное в этой ситуации - поддержка властей, программа, связанная с развитием искусства. К сожалению, этого ещё нет. В Красноярске и на Кавказе виден интерес к персональным выставкам. Живой интерес у простых людей, не только связанных с искусством. У вас всё впереди.