Василий БЛИЗНЕЦОВ, писатель

Из реферата на тему «Как я провёл этим первым курсом»

Помните — какая это была долгая, тёплая, солнечная осень?! Одна из лучших за последние полвека.

Трудно точечно заглянуть в 1981 год, не проводя параллели, не протягивая нити, не прыгая с вехи на веху. Словно найти наугад в библиотеке книгу без обложки, с изъятыми главами. Тем более, что мой филфак выдался коротким. Но я постараюсь. Для начала – как точка опоры — образ. Мне кажется, мы тогда были похожи на стаю воздушных змеев в летний солнечный полдень. Лёгкие и беззаботно парящие.
Магия юности. Влюблённость во всех.

Первое, что я помню, — это стенгазеты старшекурсников биофака в коридорах на Маерчака: отчёты ихтиологов об экспедиции в Японское море, красочные фото с пёстрыми экзотическими рыбами, счастливые улыбки и акваланги. «Вот это жизнь!» — подумалось с восторгом. А у нас и акватории своей не было. Одна аудитория на весь факультет. И всё ж — понеслась филологическая карусель.

Первыми быть круто. Магелланово чувство. Дух захватывало. А это гладкое слово «коллоквиум»! А ещё «юфть», «финифть», «юс большой» с «юсом малым» (нынче, глядя на фрески Феофана Грека в Новгороде, чувствую укол теплоты: Иван Иваныч; старославянский, который я так и не сдал).

Тирады Шурика Редько на латинском надо было стенографировать, а лучше снимать нынешними смартфонами — это были шедевры лингвистической, почти фольклорной эквилибристики. Не хуже Ильфа и Петрова. Позже, в попытках подражать Шурику, я пробовал провернуть нечто подобное на зачёте по средневековой литературе, отвечая билет с Петраркой по «Степному волку» Германа Гессе. Потерпел сокрушительное фиаско — «незачёт». Не та харизма. Хотя и сейчас верю, что Лаура с Герминой подружились бы.
В перерыве между парами Серёга Федорченко выкуривал сигарету в три затяжки, и мы все искренне дивились — откуда в такой худой грудной клетке такая забористая дыхалка?!

Потом в компании Ромы Солнцева после поэтического вечера возвращались в общагу в Академгородке. Но 46-й ходил только до полуночи. Поэтому на «тройке» всей компанией доехали до Студгородка, а оттуда пошли пешком, продолжая высокоинтеллектуальные дискуссии. Рома Солнцев уже был мастит и ставился в театрах Москвы. Где-то на полпути он спросил, читали ли мы «Мастера и Маргариту»? Да откуда ж?! – «Тогда нам не о чем разговаривать». Расспросы скомкались, и мы решили, что Рома — сноб.

Уже в родной комнате № 219 задумчивый Ростов, закутавшись в углу, писал стихи, Игорёха Астапов читал конспекты, Юра Гольян развешивал на стене репродукции Александра Иванова, а мы с Шуриком жарили картошку. Вдруг распахивалась дверь, и в гости жаловал Кузя, немногословный и мудрый Андрюха в парике под Джона Лорда из Deep Purple. И начинались слушанья «Ла Бионды» на стареньком ростовщиковском магнитофоне. А потом приходили полуночные соседи-юристы, Жека и Аргам, и мы все дружно голосили под гитару и «Агдам» романсы на стихи Дениса Давыдова.

К следующему полудню, не выспавшиеся и голодные, мы молили всех филологических богов и заодно Кайроса, чтобы на семинаре у Галины Максимовны первым взял слово новый вождь мировой лингвистики Серёга Сорокопуд и протянул каверзными дискуссиями до звонка. Впрочем, Игорёха и Юрик никого не молили — они-то к семинару готовились.

Чему научил меня филфак КГУ? Во-первых, толком не успел научить. Одного курса мало. Во-вторых, как я теперь понимаю, я поступил на филфак КГУ не учиться, а — просто жить. Большими глотками пить лёгкость бытия. Как шампанское. А потом, уже чувствуя некую обреченность своей затеи, сказать Светлане Сергеевне (в ответ на вопрос, почему я не прочитал «Детскую болезнь «левизны» в коммунизме»), что такой науки, как История КПСС, не существует. «С таким подходом вы долго в университете не продержитесь. Вы ведь ещё не студент, а кандидат». Напророчили. Глупо получилось. Но ведь шампанское, магия юности. Поиск смыслов, проба пера.

В. Близнецов, оказалось, ещё и рисует

В. Близнецов, оказалось, ещё и рисует

Поэтому мой филфак так и остался восторженной страницей, где все всегда юные, красивые, исполненные желаний. И я – там – всегда улыбчив, романтичен, пижонист и глуп. Там — ты никогда не становишься старше.

И лишь много позже, штудируя увесистый том Софокла, которого ты, помнится, по любимой «античке» тоже не сдал, и осознавая, что «Царя Эдипа», «Улисса» и «Братьев Карамазовых» написал некий единый разум, ты вдруг всё понимаешь. Что это не просто совпадение. Что всё тянется оттуда, из КГУ, из единственной на весь филфак аудитории на втором этаже на Маерчака. Из стаи воздушных змеев на солнечном ветру. Из юфти и финифти. И говоришь что-то вроде «спасибо».

Трудно вернуться, не протягивая нити. Не умничая. Получается — именно умничая, фиглярствуя, падая в «дурную бесконечность», но из последних сил сохраняя верность той лёгкости бытия, словно она — величайшая драгоценность. Без ожесточённости, без напряжения, без лицемерия, без игры. Просто куришь югославские сигареты «Sedef», читаешь Боратынского и чувствуешь себя каким-нибудь Зигфридом. И любишь всех. Слова «карьера», «прибыль», «успех» просто отсутствовали в лексиконе. Для тебя они до сих пор не звучат и скудны смысловó. Другие слова были и есть важнее.

Вот, если кратко, и весь 81-й год с хвостиком. Спасибо, филфак!

А в том, что я так и остался кандидатом в студенты первого курса первого набора филфака КГУ, оказалась своя правда.
Бывший кандидат в члены союза писателей, бывший кандидат в американские граждане, бывший кандидат в дворники, бывший кандидат в члены союза художников, бывший кандидат много ещё чего, нынешний кандидат в садовники, профессиональный отшельник и нелюдим.

Красивые картинки, весёлые друзья.
И видеть по-другому нам этого нельзя.
Не кушать хлеб из камня. И звёзды из стекла
Не требуют взысканья конечностью числа.
Я вечно в настоящем. Хочу, но не могу
Увидеть мир дрожащим от холода в снегу.
Изнанку той программы, где время, дом и мать —
Всего лишь панорама: что — знать, что — понимать.
И больно тянут струны, сжимая мир планет.
И спит фонарик лунный. И исчезает свет.
Весёлые картинки, красивые друзья.
Шумим, галдим, танцуем, по плоскости скользя.
И волею господней мы все идём к тому,
Что видеть мир в исподнем не должно никому.

г. Москва

Похожие материалы