У Шемякина пять почетных докторских степеней – Университета Сан-Франциско (США), Сидар-Крест Колледжа (США), Европейской академии искусств (Франция), Российского государственного гуманитарного университета (Москва) и университета Кабардино-Балкарии (Нальчик). Он действительный член Нью-Йоркской Академии наук. Основатель и вдохновитель Института философии и психологии творчества. При этом сам о себе говорит: «Я нахожусь в состоянии постоянного ученичества. Можно сказать, я – вечный студент».

— Михаил Михайлович, если вы — студент, то преподаватели — кто?

— Когда меня спрашивают: «Кто ваши учителя?» или «Кто оказал на вас влияние?» — я отвечаю: «Усаживайтесь поудобнее, запаситесь терпением — и слушайте. До утра я буду диктовать вам список». Ван Гог — кстати, один из моих любимейших художников — говорил, что ценность человека определяется его способностью восхищаться. Так вот, если бы он был жив и знал меня, я бы для него был поистине бесценным. Потому что я гораздо больше люблю, чем не люблю. И своими учителями я в равной степени считаю как аборигенов Австралии и Океании с их примитивными рисунками, так и общепризнанных гениев с их шедеврами. Как сказал еще один замечательный мастер — Поль Гоген: «Ничто так не похоже на шедевр как мазня. И наоборот».

— Не кажется ли вам, что эта фраза как нельзя лучше характеризует положение дел в современном искусстве?

— Современное искусство неоднозначно. Много великолепных художников. Но не меньше и хулиганов, которые малюют порнографические картинки с целующимися взасос милиционерами. Или того гаже — Олег Кулик — Шариков, как я его называю, — устраивает отвратительные перформансы: ходит голый на четвереньках на поводке, гавкает, скалит зубы, по-собачьи справляет нужду. Вроде как: ну его к черту! Пусть резвится, коли не стыдно! Однако опасность в том, что именно такие сомнительные персонажи сегодня в фаворе.

— Почему так происходит?

— Это, как раньше говорили, тлетворное влияние Запада. В Россию тянет щупальца американская художественная мафия.

— Мафия? Вы не преувеличиваете?

— Ничуть! На арт-рынке крутятся миллиарды. И, естественно, находятся люди, которые, преследуя коммерческую выгоду, опрокидывают само понятие искусства. Прикормленные этой мафией критики, галерейщики, музеи и аукционы натурально дурят коллекционеров и под видом актуальных произведений втюхивают им всякую дрянь. В целом ситуация напоминает сказку о голом короле с той существенной разницей, что никто не кричит: «Король голый!» Все важно кивают, соглашаются: «Да, это смелые идеи, оригинальные формы...» В галерее на полу лежит палка, вокруг стоят эдакие интеллектуалы – спорят о культурологических аспектах, о концепции, смотрят так, словно перед ними новый Микеланджело. А как-то раз я шел мимо американского выставочного зала, заглянул в окно — там мешок с мусором. И я озадачился: «Это в самом деле мусор, который не успели вынести, или это арт-объект?»

— То, что вы видите в российских выставочных залах, приводит вас в такое же недоумение?

— Чем дальше — тем чаще. Запад навязывает России свои порядки, а она и не сопротивляется. Высокопоставленные чиновники от культуры открыто потворствуют новомодным концептуалистам. В частности, Михаил Швыдкой как на непреложный аргумент ссылается на глупейшую, на мой взгляд, фразу Льва Толстого: «Еврея полюбить трудно, но полюбить его нужно». Швыдкой имеет в виду, что и современное искусство во что бы то ни стало нужно полюбить, как бы трудно ни было. Но позвольте! Как можно принуждать к любви?

— Как же, по-вашему, противостоять принуждению?

— Надо поддерживать не тех, кто стирает грань между искусством и профанацией, а тех, кто относится к искусству всерьез. Надо подавать достойный пример творческой молодежи. Пока-то ведь ровно наоборот — примером служит то самое арт-хулиганье! А серьезные художники прозябают в нищете и безвестности!

— Художник не должен быть голодным?

— Тот же Ван Гог при жизни продал единственную картину, это сейчас он — едва ли не самый дорогой художник мира. И я всегда предупреждаю молодых: если вы по-настоящему преданы искусству, не ждите всеобщего одобрения, понимания, скорой славы и легких денег! Трудности, в том числе материальные, — это неизбежность. Но нужно стараться делать так, чтобы этих трудностей было по минимуму. Нужно — как ни банально — помогать талантам.

— Вы помогаете?

— Безусловно! Езжу по российской глубинке, высматриваю учеников, выбираю таких — со странностями, с тараканами в голове. Или они сами меня выбирают. К примеру, один из лучших нынешних профессоров в художественном университете Лос-Анджелеса — мой воспитанник Володя Зимаков. Он подошел ко мне на моей выставке в Нью-Йорке — тощий юноша высоченного роста, сказал: «Господин Шемякин, можно я приду к вам в мастерскую заниматься?» — «Приходите, если не боитесь!» У меня же довольно строго. Но Володя в этом смысле оказался молодец — постоянно повторял: «Пожалуйста, побольше подзатыльников!» Я занимался с ним несколько лет и закончил тогда, когда он принес фотографию, — на первый взгляд, удивительный, тонко прорисованный китайский пейзаж, но стоило присмотреться внимательнее, как становилось ясно — это не снятая на пленку картина, это нечто иное. «Я сфотографировал грязь на лопате», — сказал мне Володя. «Поздравляю, коллега! Ваше обучение окончено!» Чему еще я мог его научить, если уже научил главному — видеть мир?

— Сложно этому научить? И сложно ли научиться?

— Изначально все это умеют! Каждый ребенок рождается художником! Но как только мама с бабушкой начинают вбивать в подкорку, что зайчик добрый, волк злой, морковка оранжевая, а помидор красный, — все! Конец! Ребенок перестает быть творцом, он начинает жить в мире заданных стандартных образов и больше не фантазирует. Снять навешанные на глаза шоры действительно непросто. Порою невозможно.

— Расскажите о вашем Институте философии и психологии творчества.

— Это не учебное заведение, где по коридорам степенно шествуют преподаватели, а вокруг них мельтешат студенты и шаркают ножкой в надежде получить зачет. Скорее, это исследовательская лаборатория, которая изучает, как зародилось то или иное художественное явление, как оно трансформировалось на протяжении веков и как осмысляется нынче. Собран гигантский архив, насчитывающий миллионы единиц хранения. Сейчас он переводится на электронные носители. В результате можно будет набрать в поисковой системе, например, слова «яблоко», «натюрморт», «живопись» — и компьютер выдаст информацию обо всех живописных натюрмортах с яблоками. Такая информация неоценима как для искусствоведов, так и для самих художников — она гарантирует от повторов и подражаний по незнанию. Известен же вполне реальный случай: в глухом селе гениальный самоучка изобрел логарифмическую линейку, приехал со своим откровением к столичному математику, а тот сказал: «Молодец! Здорово! Но только эта штука давно существует». Изобретатель то ли с ума сошел, то ли повесился. Вот во многом для того, чтобы избежать подобных нелепых и трагических случайностей, но уже не в науке, а в искусстве, мой институт и создан. Открыть филиалы института планируется в нескольких странах и в нескольких городах России.

— Красноярск в их числе?

— Я высказал идею вашему губернатору. И поскольку Александра Геннадиевича характеризуют как человека динамичного, с передовыми взглядами, я надеюсь, он откликнется на предложение о сотрудничестве.

Наталья Сойнова