Говорят, в России за 5 лет меняется многое, а за 300 лет – ничего. «Прогресс через насилие» и «Самодержавие с человеческим лицом» – так назывались лекции, которые читал в СФУ историк Евгений Анисимов. Он рассказывал о реформах Петра I и Екатерины II, но говорил, конечно же, о дне сегодняшнем. Ведь история, как известно, развивается по спирали. И только короткая историческая память мешает понять, на каком мы витке.

– Евгений Викторович, расскажите историю, как Вы увлеклись наукой историей.

– Мы родом из детства. И вот представьте: маленький городок Александров – всего сто километров от Москвы, но захолустье захолустьем – духота, пыль, по двору ходят куры... А, кроме кур, у нас во дворе жили родственники поэтессы Ольги Берггольц и два вора в законе – меня, естественно, тянуло к ворам... Но однажды мне попалась книжка. Без переплета. Без титульного листа. До сих пор не могу выяснить, что это за издание. Но предполагаю: серия ЖЗЛ. О Петре Великом. Я прочел залпом – и началось сумасшествие! Я стал настоящим фанатом Петра! Читал о нем все, что только находил! Из газет вырезал статьи о тогда еще Ленинграде, мечтал увидеть «Петра творенье»... По окончании школы, не раздумывая, поехал поступать в Ленинградский пединститут, на истфак.

– С годами фанатизм не прошел?

– Ни в коем случае! Я всегда считал: нужно заниматься тем, что нравится, и плевать, что думают другие! Конечно, меня высмеивали: «Горе-ученый! 120 целковых оклад! А вот Толя с пятого этажа – человечище! Водитель канадского посла!» Ну да. Толе в посольстве и телевизор с царского плеча кинули, и кресла отсиженные – по тем временам роскошь, а я голодал. Ну и что? Я все равно шел вперед! Как сказал мне, еще аспиранту, один профессор: «Бейте в одну точку – не сразу, но сначала задымится, а потом и загорится». Так и вышло.

– А где теперь тот Толя?

– Да кто его знает!

Адрес – Советский Союз

– Вы как историк видите ли в прошлом отражение современной России? С какой эпохой можно сравнить то, что происходит в стране сейчас?

– С концом XIX века – эпохой Александра III. То же превознесение российской специфики, возрождение державности, отказ от западнического направления в политике. Притом что как тогда, так и сегодня успехи страны связаны именно с западными институциями, принятыми ранее, и с проведенными ранее реформами. Но это не осознается или отрицается. А вторая историческая параллель – застой 70-х, расцвет СССР.

– Кстати, как по-Вашему, почему сильна ностальгия по Советскому Союзу?

– У россиян короткая память! Спроси, когда Ельцин умер – не ответят, начнут путаться: в 2006-м? В 2007-м? Зато колбаса по 2.20 – это наше все! Но, дорогие мои, вспомните: она после разреза синела! Крахмал окислялся на воздухе!

– Разве ностальгия сводится к колбасе?

– Разумеется, нет. Хотя социальная составляющая важна. Так же, как эстетическая: советские фильмы, «старые песни о главном» – в них есть обаяние... Кроме того, с возрастом всегда кажется, что раньше солнышко ярче светило... Но все же в первую очередь ностальгия по СССР – это фантомная боль, тоска по империи. Страна развивалась как все расширяющееся, увеличивающееся пространство – мы гордились тем, что занимаем одну шестую часть суши, мы были сильным игроком на международном политическом поле, с нами не просто считались – нас боялись до дрожи, и нам это нравилось. А потом – раз! И мы лишились необъятных территорий, утратили былую мощь! Конечно, с этим сложно смириться. Такой удар по имперскому самосознанию! Вот и не прощаем хохлам их дерзость иметь собственное государство.

– Но почему «хохлы» по СССР не ностальгируют? Они ведь тоже раньше жили в империи, а теперь – на едва различимой точке на карте.

– Думаю, рядовым гражданам бывших союзных республик ностальгия присуща. Несомненный плюс империи – отсутствие насупленного националистического лобика, империя космополитична, и не важно, узбек ты или грузин – ты такой же советский человек, как и все. Но политику определяют национальные элиты. Едва они сообразили, что золото, добытое в Джезказгане, не надо вести в Гохран СССР, а можно оставить себе и отгрохать дворец посреди казахской степи. Или едва секретарь Ошского райкома стал послом Кыргызстана в Ватикане – все! Был провозглашен курс на независимость! И никогда местные элиты с него не свернут, потому что суверенитет для них равен личному обогащению и высокому статусу. А простые люди не понимают: какие границы? Зачем? У меня брат в России, а я к нему без визы съездить не могу...

Что же будет с родиной?

– Возвращаясь к историческим параллелям – можно ли провести их вперед и дать прогноз: что ждет Россию в будущем? Крушение системы, как при развале СССР?

– Не исключено. Возможно, усилятся авторитарные тенденции, которые выльются в форму диктатуры, не столько единоличной, сколько корпоративной. В экономике это уже заметно – идет реприватизация, малый бизнес поглощается крупным, в столице, к примеру, не осталось ни ларьков, ни рынков – сплошные сети супермаркетов. Такая безальтернативность и стремление корпораций монополизировать все, начиная с магазинов, заканчивая властью, – это, конечно, опасно и в конечном итоге может спровоцировать очередную революцию. Однако есть и оптимистичный вариант.

– Какой же?

– Надеюсь, Россия поймет важность гражданского общества и демократических свобод. Пока мы пассивны и аполитичны. Это нормально: мы наконец-то получаем удовольствие от жизни, одеваемся по моде, ездим куда хочется – нам нужно насытиться. Потом мы непременно вновь начнем участвовать в судьбах страны так же, как, например, американцы. Там увлекательнейшая президентская кампания! Женщина, черный, военный летчик – и никому не безразлично, кто победит! Каждый знает, что от его выбора реально зависит многое. Хотелось бы, чтобы и у нас так было. В конце концов, людям присущ здравый смысл, а демократия – это самая здравая форма правления, мы должны к ней прийти.

Россия для иностранцев

– Вы много преподаете за границей. Есть принципиальные различия между российскими и иностранными студентами?

– Безусловно! Я обожаю российских студентов, особенно в провинции – столько умных глаз не увидишь нигде! Японцы – те аккуратно записывают, кивают, но их кивки означают, что они слушают, и отнюдь не означают, что слышат и понимают. Американцы въедливые – хотят за свои деньги получить максимум. Итальянцы... Это анекдот! Я в аудитории изнемогаю от жары, прошу открыть окно, а они: «Вы что! На улице всего плюс пятнадцать – мороз!». Пришлось читать лекцию в поту, в мыле да еще перепачканному с ног до головы мелом. Для иностранцев же каждый термин нужно записывать на доске – на слух не воспринимают. И, конечно, разность менталитетов сказывается – многие вещи не понятны, как ни растолковывай! В Германии я так и не смог объяснить, что такое бездорожье, – меня спрашивали: «Если это дорога, то почему по ней трудно ехать, а если это не дорога, то почему там ездят?»

– В целом на Западе интерес к России велик?

– Он поубавился. Поскольку мы не так могущественны и страшны, то мы и не так интересны – настало время интересоваться Китаем и исламскими государствами. Но все-таки в России остается немало привлекательного: наша литература, наши женщины, наши душевные посиделки за полночь, а главное – ощущение жизни у бездны на краю. На Западе жизнь упорядоченная, предсказуемая. В России – совсем иначе, и находятся фанатики, которые летят сюда, как пчелы на мед. Я знаю одного американца, влюбленного в Саратов. Он без дураков говорит: «Хочу быть похороненным на саратовском кладбище».

Во власти страсти

– Сложно ли заниматься популяризацией науки и, в частности, истории на телевидении?

– Этим нужно заниматься! Долг ученого – просвещать население. А что касается сложностей... Во-первых, телевидение – это наркотик, есть риск, что называется, подсесть, хотя я, как мне кажется, не стал наркоманом – я лишен эдакого актерского тщеславия и смущаюсь, когда меня узнают на улице. Во-вторых, конвейерное производство: хочешь, не хочешь – включилась камера, ты должен говорить. Причем говорить осмысленно. Внятно. Без мыканья-пыканья. Не справился – пересъемки, и никого не волнует, что ты устал. Наконец, в-третьих, нужно соблюдать телевизионные законы. Но они довольно разумны: нельзя поучать аудиторию и общаться с ней свысока, иначе зритель не будет тебе доверять, нельзя врать, нельзя изъясняться наукообразным суконным языком – надо быть проще, и люди к тебе потянутся.

– То есть надо снисходить до массового понимания?

– Ну не совсем массового! «Культуру», в отличие от Муз-ТВ, смотрят интеллигенты, они в состоянии осилить фразу больше, чем из трех слов. Но это должны быть нормальные человеческие слова, а не какая-то туманная заумь! По-моему, вполне справедливое требование. Сам предмет разговора к тому располагает – российская история невероятно живая, драматичная, полная поистине шекспировских страстей и эмоций.

– Получается не поддаваться эмоциям и сохранять объективность?

– Конечно, нет! И я знаю, что лет через 20-30 мои книги будут переписаны новым поколением историков. Но напрасно эти новые будут мнить, что они более объективны!

Наталья Сойнова
Фото_Александр Паниотов