Революция в России не закончена

или Чем хороши плохие учебники

«Политическая культура Российской революции 1917 года» — так называется курс лекций, с которым выступил в Сибирском федеральном университете доктор исторических наук, первый проректор Европейского университета в Санкт-Петербурге, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН. Б.И. КОЛОНИЦКИЙ. В Красноярск он приехал по приглашению фонда Михаила Прохорова.

— Есть известная фраза: «История нас учит только тому, что ничему не учит!» Сколь нужна история для нынешней России, для нынешнего социума? Есть от неё практическая польза?

— Простой пример. Цивилизованные и развивающиеся страны очень внимательно изучают чужие регионы. И на этом фоне Россия сейчас фантастическими темпами теряет постсоветское пространство. Что я имею в виду? В США студенты за государственные деньги изучают, например, казахский язык. Среди российских чиновников информация об этом вызывает порой реакцию: «А зачем?». Глупо и наивно. Не следует полагать, что в бывших союзных республиках всегда будут знать русский язык. А без изучения языков, истории, культуры невозможно грамотное политологическое, социологическое и экономическое изучение региона.

У нас сейчас каждый второй считает себя социологом и каждый первый — политологом. Вы скажете: «А зачем они?» Если не будет профессиональных политологов, социологов, историков, лингвистов — станет невозможна дипломатия, невозможен анализ ситуации, невозможно экономическое планирование. Это сказывается в том числе на уровне информации, которая попадает к людям, принимающим решения. Грубо говоря, разведка не может не хромать, если это всё не изучается.

Досье
Борис Иванович Колоницкий родился в 1955 году. В 1976 году окончил исторический факультет Ленинградского пединститута им. А.И. Герцена. В 1987 году защитил кандидатскую диссертацию «Центры буржуазной печатной пропаганды Петрограда и их крушение. Март-октябрь 1917 г.», в 2002 году защитил докторскую диссертацию. С 1991 года — сотрудник Ленинградского отделения Института истории СССР АН СССР. С 1999 года преподаёт в Европейском университете в Санкт-Петербурге. Продолжает работать над изучением политической культуры российской революции 1917 года. Преподавал в Иллинойском, Йельском и Принстонском университетах, Университете Тарту (Эстония), Хельсинки (Финляндия), Тюбингена (Германия), а также в Высшей школе социальных наук (Париж, Франция).

— В своих работах и интервью Вы не раз отмечали, что, на Ваш взгляд, революция у нас не закончилась. Мы недостаточно далеко от неё во временном периоде? Или революция не решила стоявшие перед ней задачи?

— Тут речь даже не о временной дистанции, а о проделанной культурной работе. Известный французский историк Франсуа Фюре сказал «Французская революция закончена!» во время празднования её 200-летия. В первую очередь он имел в виду то, что сейчас общественные и политические силы во Франции в целом не отождествляют себя с какой-то силой во Французской революции. Ранее же это был большой вопрос. Например, стоит ли канонизировать Робеспьера или на Дантоне остановиться? Потому что культ Великой Французской революции лежал в основе политической культуры Третьей Республики. Сейчас этого нет. Есть, конечно, исключения. Для локальной Вандейской идентичности память о Вандее очень важна. Но в общем для Франции по большому счёту революция ­— это уже история.

Наша революция для нас — всё ещё линия раздела. Люди разных политических взглядов напишут вам разную историю русской революции. Более того, люди активно воспринимают революцию по текстам, в частности, по воспоминаниям участников. Одни описывают революцию по Троцкому, другие — по Ленину, третьи — по Деникину, четвёртые — по Милюкову… По Керенскому сейчас вроде бы нет желающих описывать, но могут появиться. Идёт отождествление, т.е. мы не провели грамотную культурную проработку, чтобы дистанцироваться и понять, как наши предки допустили такой ужас, как гражданская война.

— То есть без такой работы противостояние может длиться и 200, и 300 лет?

— Некоторые говорят: «Вот пройдёт, как у французов, 200 лет, и у нас всё закончится». Это само не проходит, нужна интеллектуальная работа общества. Не только историки формируют историческое сознание. Талантливые писатели, кинорежиссёры, журналисты играют иногда гораздо большую роль в этом процессе, находят образы, слова, ресурс, чтобы передать послание, которое будет услышано. Но без историков тоже не обойдётся.

— Историю вообще часто пишут не историки. Вспомните отношение в нашей стране к кардиналу Ришелье. Благодаря Александру Дюма главная характеристика кардинала для нас — это те гадости, которые он делал нашим любимым трём мушкетёрам. А ведь на самом деле Ришелье – это великий государственный деятель.

— Можно успокоить себя тем, что и некоторые французы находятся под влиянием Дюма.

— Получается, что историческое сознание большинства людей сформировано кино и литературой?

— Иногда это неплохо. На самом деле есть много памятников русской литературы, которые не востребованы. Например, «Капитанская дочка»… Я не специалист по данной эпохе, но, на мой взгляд, это очень тонкое и взвешенное понимание истории. У нас есть «Хаджи-Мурат» Л. Толстого, которого мы совершенно не вспоминали во время войны на Кавказе, хотя стоило бы… Я не считаю, что литература для истории — всегда плохо. У каждого свои методы познания, свой инструментарий, и художник иногда может то, чего не может
историк.

— Кстати, о возможностях художников… Вы не помните, кто был руководителем первой русской кругосветной экспедиции?

— Крузенштерн.
­
— А вот в Красноярске многие думают иначе! Благодаря А.Вознесенскому и А.Рыбникову с их популярной рок-оперой «Юнона и Авось» Красноярск заполучил «собственного» руководителя первой русской кругосветной экспедиции — Николая Резанова. Похороненный у нас фаворит императорского двора, сколотивший состояние благодаря удачной женитьбе, профан в мореплавании и неудачливый дипломат – при активном участии городской власти и местных «патриотов» стал одним из «символов» Красноярска. Ведь у нас на Стрелке стоит памятник реальному, очень неоднозначному, Николаю Резанову, а не литературно-романтичному Командору из «Юноны и Авось». Что делать с такой, с позволения сказать, «историей»?

— Свою землю нужно знать и ею гордиться. В Тобольске, например, это Ремизов, Ершов с его «Коньком-Горбунком», Менделеев…

— Но это личности реально всеми уважаемые, а меня волнует подмена истории художественным вымыслом. Например, сейчас о русско-японской войне 1904-1905 гг. больше судят по романам В.Пикуля, а не по реальным документам и работам историков... Вам это мешает?

— Нет. На самом деле, что бы ни читали люди — это хорошо. Иногда устоявшийся миф или художественное произведение на историческую тему – это точка отсчёта для дальнейшего постижения реальной истории. Вот, например, иногда ругают плохие учебники. Для хорошего учителя плохой учебник иногда даёт возможностей не меньше, чем хороший. Он вместе с учениками начинает разбирать этот учебник, и они приобретают навыки анализа текста, занимаются деконструкцией исторической мифологии.

— Давайте вернёмся к теме «преодоления» или «переживания» революции 1917 года. О каком «новом осмыслении» революции 1917 года можно говорить, скажем, в абсолютно «красном» Красноярске, где улицы по сей день носят имена большевиков, а мемориалы – исключительно в честь борцов с царизмом. Мой 6-летний сын, несмотря на мои попытки объяснить ему многополярность мира, уже считает, что «белые» были плохими, а «красные» хорошими, потому что именно «красным» поставлены памятники и их именами названы улицы…

— Это сложный вопрос, и я думаю, что одного рецепта быть не может. Но мне нравится, как у вас, по крайней мере на некоторых улицах, написаны 4-5 названий: как это всё переименовывалось.

Дело же не только в наименованиях. Вот есть памятник, на него может быть разная реакция. Памятник живёт не сам по себе, он окружён легендой и каким-то ритуалом. Я был свидетелем того, как люди из Прибалтики были буквально шокированы, увидев в центре Хельсинки памятник Александру II. Когда его воздвигли в XIX веке, население относилось к нему скептически, называли «памятником неизвестному итальянцу» (потому что какой-то итальянец позировал скульптору). Но когда умер установивший памятник Александр III и в особенности во времена Николая II, когда пошёл процесс русификации Финляндии, финны начали возлагать огромное количество венков и букетов к этому памятнику. Послание было ясное и открытое: «Помни, твой дедушка уважал наши законы. Ты – не уважаешь. Его мы любим, тебя — посмотрим». А потом, когда на этой площади произошло столкновение казаков с местным населением, этот памятник приобрёл совершенно другое значение.

Другой пример. Когда в бывшей ГДР избавлялись от атрибутов социалистического времени, встал вопрос о так называемом памятнике «Боевым дружинам рабочего класса». Это была у них партийная милиция. Предлагалось оставить памятник, но за ним поместить фрагмент Берлинской стены. Таким образом, монумент приобретал бы другую нагрузку и другое значение. По-моему, превосходное решение. К сожалению, проект не был реализован…

Так что наша логика: сломать или сохранить — это чёрно-белое восприятие.

— Меня смущает, что, несмотря на декларирование отхода от исключительно большевистского взгляда на прошлое, все его внешние атрибуты остались.

— Я согласен, но вместе с тем ваше утверждение само по себе исторически некорректно. Вы исходите из того, что гражданская война была между «красными» и «белыми». Но гражданская война очень часто была войной, например, между «красными» и «красными». И многие люди, которые активно боролись, скажем, с Колчаком, впоследствии под красным же флагом участвовали в антибольшевистских восстаниях. Но если говорить о подведении черты под гражданской войной, то да, какой-то большой работы нет. И фильм «Адмирал» — это, конечно, просто ужас! Потому что одна романтизация гражданской войны заменяется другой, это большой грех. Мы должны смотреть на опыт стран, которые как-то пытались черту под своими гражданскими войнами подвести. Это Испания, например, США… Американская гражданская война в некоторых отношениях тоже не закончена, т.е. событие более чем 150-летней давности тоже является «болевой точкой». Американцы пытались её «преодолеть». В 1911 году в Гётесберге на месте большой битвы произошла символическая атака: уже старички, ветераны этой битвы, подошли к линии огня и пожали руки друг другу. Наши колчаковцы и красные партизаны руки друг другу так и не пожали…

Но даже рукопожатие не всегда приводит к желаемому результату, потому что это происходит за счёт подавления какой-то другой правды. И в 1960-е годы это у них «рвануло»! «Чёрные бунты» в Америке отчасти связаны с тем, что не разобрались тогда с гражданской войной. И, кстати, книга там тоже сыграла гораздо большую роль, чем труды историков. На свою историю американцы глядели через «Унесённых ветром» — книгу и фильм, а это на самом деле искажение истории и романтизация Юга.

— Вы не раз отмечали, что сегодня толкование истории часто носит «конспирологический» характер. Массовая аудитория любит всевозможные заговоры, шпионские боевики и реальной истории предпочитает «исторический детектив». Но ведь есть и «госзаказ» (явный или подспудный) именно на такую «историю». Власти во все времена выгодно, чтобы люди чувствовали себя пешками в тайных играх «сильных мира сего».

— Я думаю, это даже не выгода, а искренняя вера в это.

Когда была «оранжевая революция» на Украине, многие русские политики интерпретировали это так, что западные спецслужбы «вбросили больше бабок», чем мы. Я не к тому, что спецслужбы не работают. Но революция — это сложный процесс, который одной политтехнологией трудно сделать.

Иногда можно, если грамотно работать, учитывать другие факторы и понимать, откуда ветер дует. Но в этом случае и нужно то, о чём я говорил: специалисты с языками, грамотная аналитика, люди, знающие политическую систему, культуру, обычаи, политическую социологию, структуру этого общества…

— Как Вы пробираетесь сквозь «конспирологический туман»?

— Я изучаю «коктейль», который был накануне русской революции. И материал мой, и не только мой, показывает, что игры с этим на самом деле очень опасны. Игры в конспирологию, объяснение всё заговором — это может здорово дестабилизировать ситуацию.

Известен такой пример. В России в начале I Мировой войны арестовали жандармского офицера Мясоедова. Он был объявлен немецким шпионом. Человек он был, может быть, и не очень хороший, но его шпионаж не доказали. Тем не менее Мясоедова повесили. А с ним ещё компанию людей арестовали: его жену, любовницу, соседку любовницы, его деловых партнёров… В общем, пошли круги, и многие люди пострадали совершенно ни за что. А почему? Это очень хорошо объясняло поражения русской армии – виноваты шпионы, вредители. Офицеры русской контрразведки, которые фабриковали это дело, руководствовались лучшими соображениями: народу нужен жупел, чтобы сплотить общество!

Но слухи поползли, и после Мясоедова сняли и арестовали военного министра России генерала Сухомлинова, которого общественное мнение тоже считало шпионом. В журналах того времени есть картинки, где он с петлёй на шее, т.е. общественное мнение его уже повесило… Один англичанин тогда заметил: «Смелые же вы люди в России, если снимаете и арестовываете военного министра в военное время…». Царь понимал, что всё это ерунда и вскоре перевёл Сухомлинова под домашний арест. И тогда поползли слухи уже про царицу и про царя! Тут ведь стоит только начать. Я считаю, что это очень безответственно — объяснять историю заговором.

— В исторической науке советского периода факты и события порой «подгоняли» под ту или иную идеологическую установку. Зато теперь вместо «монополии на истину» мы нередко видим полную анархию. Сколько историков – столько мнений, причём зачастую даже не отягощённых мотивировками, а просто: «Я так считаю!». Есть ли объективные критерии, на которые мог бы опереться не профессионал-историк, но гражданин, которому небезразлично прошлое России?

— С объективными критериями на самом деле сложно, ведь взгляды могут меняться. Но есть представление профессионалов о том, кто является профессионалом. Корпорация историков должна бороться за свой авторитет. В нынешних условиях, когда защищается очень много очень слабых диссертаций, когда некоторые учёные советы весьма коррумпированы, когда какие-то диссертации просто пишутся по заказу какому-нибудь начальнику, когда человек совершенно неграмотный может заявлять, что он историк, – авторитет корпорации не очень высок. С этой проблемой сами историки должны бороться изнутри.

А с другой стороны, развитие исторической культуры, качество исторического образования в школах и прочее — это очень важно. И тут как раз многоголосие, о котором Вы говорите, создаёт некоторую возможность…

—Как с плохим учебником?

— И как с альтернативной точкой зрения. Изучить доводы одного, другого, третьего, рассмотреть те источники, которыми они пользовались… В результате класс или группа студентов, может быть, и не придёт к единому мнению, но разовьёт навыки критического мышления и сопоставления, которые на самом деле важнее единомыслия и единогласия.

Андрей КУЗНЕЦОВ

Похожие материалы