— Я думаю, что давать образование — нельзя, — сообщает мне профессор Департамента микробиологии и Департамента математики Университета Теннесси (США) Виталий ГАНУСОВ. В конце прошлого семестра он читал открытые лекции в СФУ. Поскольку большинство слушателей оказались физиками, биологами и математиками, рассказ Виталия об эволюции теорий относительно возникновения и особенностей поведения вируса ВИЧ, а также о применении методов математического моделирования был встречен с пониманием и вызвал немало вопросов.

Признаюсь, мне тоже было интересно услышать, почему у одних людей вирус распространяется с космической скоростью, а у других есть врождённый «ограничитель» — особенности их иммунитета делают своих хозяев практически неуязвимыми перед «чумой XX века». Печально удивила история младенца из Миссисипи: двухлетняя девочка была объявлена фактически излечившейся от врождённого ВИЧ, однако вирус вернулся после длительной ремиссии, вызванной лекарствами.

И всё же гораздо больше меня интересовал другой вопрос, связанный скорее с личностью лектора. Виталий как учёный и преподаватель работает в одном из лучших университетов мира. Насколько в этом заслуга его самого, университета, который он закончил, или отечественной системы образования? И можем ли мы, пусть не массово, но достаточно эффективно, обеспечивать такой старт всем тем, кто избирает для себя научную карьеру?

Мой собеседник — уроженец Норильска, выпускник Школы космонавтики и Красноярского государственного университета. Он покинул Сибирь в конце 90-х, у него быстрая певучая речь с характерными для англоговорящих «взлётами» интонации в конце предложений (ловлю себя на мысли, что тоскую по недостающим «русским» точкам в этом потоке слов…).

— Давать образование категорически нельзя, это неудачное слово превращает учащегося в какой-то объект, лишённый воли, — продолжает свою мысль Виталий. — Учитель может только создавать условия, в которых либо небольшое количество студентов получит достойный багаж знаний и навыков, либо количество таковых студентов возрастёт благодаря каким-то удачным педагогическим приёмам.

Внешняя мотивация может быть в форме репрессий (в духе «не выучишь — поставлю двойку»). И есть внутренняя мотивация самого студента — «я этого хочу добиться для себя и своего будущего». Мне второй вариант более понятен.

Я преподаю в Университете Теннесси более пяти лет и своим студентам обычно говорю: «90-95 процентов всего, что будет на лекциях, вам в этой жизни не понадобится, и это нормально». Образование, по-моему, это нечто вроде тренировки мозга: мы ставим ученика в определённые условия, задаём ему разные задачи, требуя стандартных или не очень решений, чтобы его мышление созрело, освоило какие-то алгоритмы действий и в то же время научилось импровизации.

На рабочем месте

Я в своё время оканчивал физфак. А в магистратуре решил уйти в область биологии. Теоретическая физика и квантовая механика пригодились мне как основа дальнейшего обучения. И хотя пришлось доучиваться, а потом даже осваивать медицину и иммунологию (сейчас Виталий принимает участие в грантовых исследованиях, связанных с вирусом ВИЧ и возбудителями малярии и туберкулёза — прим. автора), это совершенно нормальный путь учёного.

Физическое образование не зря считается одним из самых универсальных. Но тут есть свои тонкости. Физики редко сталкиваются с «open-ended problems», «не предрешёнными» задачами с открытым и вариативным финалом. А ведь в жизни всё иначе! Она течёт, меняется, ускользает от «типовых решений». Да, у физиков всё довольно просто и универсально. Но именно с вариативными задачами с произвольным финалом мне пришлось столкнуться, когда решил развиваться в сторону биофизики и иммунологии.

Пока Виталий избавляется от чайного пакетика и устраивается удобнее на скрипящем стуле, у нас заходит разговор о его собственном преподавательском опыте.

— В Штатах на самом деле преподаватели и учёные, которые ведут у студентов какие-либо курсы, не первый год задаются вопросом, насколько эффективна модель «раздачи» знаний, которую европейская цивилизация унаследовала у древних греков. Это привычная для всех нас ситуация, когда учитель выступает носителем некой объективной истины, а ученики благодарно внимают, записывают и заучивают. Конечно, если спросить моих коллег (неважно, коренных американцев или приезжих): вам такая система обучения помогла продвинуться в жизни? — они в большинстве случаев ответят: да, мы же «выбились в люди». Но тут надо понимать, что речь идёт о тех самых пяти процентах выпускников вузов всех времён, которые стабильно «выбиваются» наверх, и я бы не считал это заслугой системы образования. А вот что делать с оставшимися девяноста пятью процентами? Или хотя бы с пятьюдесятью? Можно вытянуть их туда, где находятся «золотые» пять? Пусть не в науку они пойдут, но это будут люди с очень хорошим высшим образованием, качественные специалисты.

В США дела обстояли ровно так же до последнего десятилетия, когда педагоги усомнились в существующей образовательной доктрине и стали искать альтернативы. Сейчас в университете Ноксвилла лекторы (так в США называют сотрудников, занятых преимущественно преподавательской, а не научной деятельностью) дают свой предмет, скажем, потоку из пятисот студентов. Два дня в неделю — одной половине, и два дня — другой. И они могут, например, одно занятие посвятить традиционной лекции с презентацией в PowerPoint, а другой день отвести под экспериментальные формы преподавания. В конце года по итогам экзаменов лектор анализирует, какие из его находок в педагогике оказались наиболее удачными, и даже может опубликовать результаты своих наблюдений-исследований в «Science» и «Nature». Могу сказать, что одними из наиболее гибких наук, благодарно воспринимающих новшества преподавателей, оказались физика и биология, они меняются прямо на глазах. А вот математика на удивление консервативна и неплохо функционирует в традиционной вузовской парадигме лекция-семинар-коллоквиум и т.п.

В хороших университетах (к таковым я отношу своё место работы) создаются «Active learning classrooms» — огромные комнаты, вмещающие около ста человек, с множеством интерактивных досок. Парт нет, только мобильные стулья, облегчающие объединение в группы. Студенты совместно решают задачи, время от времени защищая свои выводы перед другими группами и лектором. Мне лично доводилось работать в комнатах активного обучения с тридцатью-сорока студентами. И в этих аудиториях я создаю среду, в которой студенты очень эффективно образовываются, и только иногда позволяю себе рулить ситуацией, если студенты «буксуют». Я как бы говорю им: «А если так…?». Ненавязчиво подталкиваю в нужном направлении.

Виталий легонько барабанит по столу пальцами, и я отмечаю его круглые «гаррипоттеровские» очки, объёмный рюкзак путешественника, достаточно вольный стиль одежды по меркам красноярского вузовского дресс-кода: укороченные джинсы, футболка с принтом, рубашка в крупную клетку, яркие кроссовки. Он никогда не преподавал русским студентам и в определённом смысле уверен, что понятия такого не существует.

— … Потому что студенты — они везде одинаковые. Молодые, активные, интересующиеся, весёлые, зависимые от гаджетов и виртуального общения. Такие же, как в Штатах, только помладше чуток. Те приходят учиться лет не раньше 18-ти. Я преподаю иммунологию и математику — специфичный курс, адаптированный для биологических наук, рецензирую статьи для «Jornal of Theoretical Biology» и прочих «созвучных» в профессиональном плане журналов. Курс иммунологии читается третьекурсникам бакалавриата. Большинство моих учеников мечтают о медицинской карьере и, получив базовое образование, продолжают образовываться в профессиональных школах: магистратуре по фармацевтике, акушерству, педиатрии и т.п.

В России заимствовали внешнюю атрибутику (ступени обучения в вузе, образовательные стандарты), а вот начинка оказалась другая. В Красноярске хочешь быть врачом — будь добр окончить медицинский университет. А в Теннесси я учу будущих докторов в обычном классическом университете, и только на ступени магистратуры они уходят в специализацию…

Прошу Виталия сравнить СФУ с Университетом Теннесси по любым произвольным критериям.

— Ну вот, допустим, кампус… У вас он как называется? Тоже кампус? Окей (белоснежно улыбается). У нас между корпусами ходит автобус для удобства университетской публики. А у вас поехать в Политехнический — уже проблема.

Говорил с вашими второкурсниками-биофизиками: «Знаете, что такое системная биология?», а они мне: «Не-а. Мы изучаем пока только физику». Делаю вывод, что методика преподавания не слишком изменилась за последние 10-20 лет. Те же практические занятия в профильных научных институтах СО РАН, то же отсутствие панорамного синтетического взгляда на свою специальность. Зато во времена моего студенчества физический, математический факультеты КГУ давали очень крутое образование в плане того, что, проучившись пять лет, ты не получал потом за рубежом принципиально новых знаний. Скорее открывался доступ к обширной базе новых научных источников.

На вопрос относительно возможного возвращения на родину Виталий реагирует задумчиво и выдаёт в конце концов: «Скорее нет».

— У меня есть коллега, чья карьера складывается удачно в московском Центральном научно-исследовательском институте туберкулёза. Действительно, работать с туберкулёзом в России реально. А мне интересна иммунология, и делать науку в этой области — слишком дорого! Оборудование, реактивы, мыши и приматы для клинических исследований — это элементарно до-ро-го. Мой университет в Теннесси, например, тоже не в состоянии оплатить все желаемые позиции, а уж в Красноярске… сами понимаете.

Виталий охотно вспоминает, как он впервые попал в США в 1998 году, получив президентскую премию и вместе с ней — шанс на обучение в стране, о которой, что скрывать, мечтали многие его сверстники.

— Университет Эмори, Атланта (штат Джорджия). Я попал в лабораторию к чудесному и несколько циничному индийцу. Язык знал плохо, и первое время мы с руководителем изъяснялись при помощи письменной доски (спасибо физике и универсальным формулам). Первый вечер в Атланте был психологически ужасен, поскольку я не понимал ни слова из того, что говорили окружающие. Меня приняла местная семья. Помню, хозяйка показала мою комнату, кровать, я лёг и заплакал от пережитого за день. А потом читал. Штудировал словарь. И заговорил-таки по-английски через полгода.

И вот когда я добрался до статей в топовых журналах типа «Science», вот тогда началось самое интересное. Мы здесь, в Красноярске, жили в научном информационном вакууме: литература, которую удавалось достать в университете, была 80-х годов. Интернета фактически не было. И я с этаким сибирским удальством показывал своему профессору какие-то решения, полагая, что скоро смогу опубликоваться в «Nature», а он с невозмутимым видом отправлял меня к исследованиям, результаты которых, оказывается, уже давно были представлены в США, просто мы, только начавшие выглядывать из-за разрушенного занавеса, этого не знали…

блиц-опрос

Что находится на вашем рабочем столе? У меня огромный стол в университете. На нём — компьютер. Папки со статьями, записки. А с другой стороны ещё один большой стол, где лежат папки с проектами. Привык распечатывать документы, делать пометки. Больше люблю писать от руки, чем печатать. Я быстро думаю.

Любимое место в СФУ и в Университете Теннесси. Здесь — колодец физфака, где спутник. А там — парк рядом с центральным корпусом университета. Нравится ходить кругами или по периметру, часто вытаскиваю своих студентов на такие прогулочные консультации.

Первая ассоциация со словом «наука». Круто! Наука — это обалденно круто.

Какую научную идею вынашиваете и каких новостей от вас ждать в ближайшем будущем? Меня волнует, каким образом можно оптимизировать лечение туберкулёза. Сейчас в стандартной схеме фаза интенсивного лечения — два месяца, затем около четырёх месяцев идёт профилактика с меньшим количеством антибиотиков. Я хочу использовать математическое моделирование, чтобы посчитать, какая комбинация антибиотиков оптимально — действенно и быстро — приведёт к излечению, чтобы не тратить полгода чьей-то жизни…

Самый дорогой подарок в вашей жизни? Первый сын, наверное. А потом ещё два подарка — и тоже сыновья (улыбается).

Во что вы играете с детьми? Шахматы, шашки, лото (русское и американское). У нас шесть «Монополий» разного вида. Супруга читает детям на ночь. Дома мы стараемся говорить по-русски, хотя сыновья родились кто в Америке, кто в Нидерландах.