Владимир Васильев, доцент кафедры русского языка, литературы и речевой коммуникации ИФиЯК, канд. филол. наук, рассказал нам о том, почему невозможно понять современную литературу, не познакомившись с «Житием протопопа Аввакума», кто предсказал бунты, эмиграцию и мученический путь русского человека и в каких случаях уравновешенный филолог способен выйти из себя и запустить в стену книгой.

***

Как мы изучаем русскую историю? Любой учебник предлагает нам главы: «Расселение славян», «Становление государства», «Киев­ская Русь»… Идём от этапа к этапу, ничего не пропуская, ведь в историческом процессе одно вытекает из другого.

В историко-литературном процессе точно так же. Но как мы изучаем русскую литературу?

Если среднестатистическому первокурснику, вчерашнему абитуриенту задать вопрос: «С какого времени начинается русская литература?», классическим ответом будет «С Пушкина!». Когда мы начинаем разбираться, конечно, вспоминаем «Слово о полку Игореве», написанное не позднее 1187-го. «А дальше что было?» «А дальше — Пушкин…». Снова разбираемся, выясняем, что вроде был какой-то протопоп Аввакум… Ничего, что при этом почти пять веков проскочили? «А после Аввакума кто?» «Пушкин!» «А может, всё-таки была литература ХVIII века и, чтобы понять Пушкина, её тоже надо знать?» Заслуга в обучении целой страны беспамятству, подумайте — целой страны и на протяжении нескольких поколений! — это, в первую очередь, заслуга нашей школы. К беспамятству добавлю: и непрофессионализму! Ведь именно в школе закладываются основы понимания профессии.

Для специалистов понятно, что нет ничего удивительного в утверждении: истоки русской литературы — в Библейском тексте, а далее — в византийской традиции. Это в первую очередь. Не знать эту матричную основу филологу всё равно, что не знать ноты — музыканту, таблицу умножения — математику, таблицу Менделеева — химику. Через эти архетипические ключи декодируется вся русская классика, произведения XX века и современная литература.

Хотелось бы не столько рассуждать о любимых книгах, сколько предложить выход: давайте, начиная со школы, сделаем в нашей системе образования некий апгрейд, будем изучать литературу преемственно, исторически! А не впрыгивать сразу в ХIХ век. Почему бы Минобру, ищущему решение проблем преподавания литературы, напрямую не обратиться к специалистам высшей школы и академических институтов? Опыт исследователей-профессионалов при обсуждении такого рода вопросов не может не пригодиться.

Ключевые тексты

«Повесть временных лет». Житийный цикл сочинений об убиении Бориса и Глеба. «Житие Феодосия Печерского». «Поучение» Владимира Мономаха. «Слово» и «Моление» Даниила Заточника. «Сказание о Михаиле Черниговском и его боярине Феодоре». «Сказание о Мамаевом побоище». «Казанская история». «Повесть о прихождении Стефана Батория на град Псков». «Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков». Переписка Ивана Грозного и Андрея Курбского. «История о великом князе Московском» Андрея Курбского. «Житие Иулиании Лазаревской». «Слово о злых и добрых женах». «Беседа отца с сыном о женской злобе». «Сказание об убиении Даниила Суздальского и о начале Москвы», «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное». Вот хотя бы на этом минимуме можно изучить матричные основы «русского текста», научить декодировать, подбирать ключи к классическим произведениям Нового времени.

Что такое женские персонажи романа «Война и мир», понять невозможно, не познакомившись с древнерусскими произведениями. Свет и тьма в женских душах и судьбах разгадываются по названным произведениям. К тому же в них — ключ и к реальным женским характерам.

Курбский — один из центровых русских авторов. Его тексты вкупе с «Житием протопопа Аввакума», несмотря на то что книжников разделяет столетие, складываются в некую сюжетную структуру, ведущую прямо к произведениям Гоголя, Тургенева, Достоевского, к тому же роману «Война и мир» Толстого. У Курбского и Аввакума предсказаны и русский бунт, и эмиграция, и мученический путь российского человека. Матрица сформирована в средневековых текстах, но матричные структуры продолжают развиваться далее. Их анализ позволяет понять, какие трансформации происходят в сфере коллективного ментального. Литература фиксирует это.

Любимые книги

Василий Шукшин. «Рассказы»

Шукшин, помню, впервые попал мне в руки после окончания школы, тогда я работал на алюминиевом заводе. Часто заходил в библиотеку в Зелёной роще. Библиотекари хорошо меня знали. Я всё время спрашивал у них, что бы такое хорошее почитать? Однажды пришёл, и библиотекарь советует: возьми вот эту книгу — сборник рассказов Василия Шукшина. Мне это имя тогда ни о чём не говорило. Дома начал читать… и где-то на четвёртом-пятом рассказе шваркнул книгу изо всей силы в угол!

А ведь я очень бережно относился к книгам, к печатному слову, даже календарный листок рука не поднималась выбросить. Почему запустил сборник в стену? Не потому, что варвар. Это было совершенно бессознательно: Шукшин меня потряс до глубины души. Читаешь — и видишь то, что он описывает, в самом себе, в своём отце, в окружающих тебя людях. Это твоя жизнь, и вдруг писатель так угадал: чуть ли не голым тебя выставил перед всем миром.

Николай Гоголь. «Мёртвые души»

Нужно было сдавать экзамен в университете, перечитать «Мёртвые души». Кстати, в школе поэма меня совсем не впечатлила. Я просто ничего там не понял. Объяснение учителей и главы учебника только нагнали скуку. А перечитывал гоголевское творение я уже достаточно зрелым человеком. Общежитие № 10 в новосибирском Академгородке. В комнате четыре кровати, четыре студента. Беру книгу, прилёг, читаю. Наступает вечер. Ребята говорят: «Выключай свет, спать пора». А книга меня так захватила, что я отвечаю: «Ничего, поспите со светом». Думал, почитаю час-другой. Но вот открыл книгу — и пока не забрезжил рассвет, пока не дошёл до последней страницы — не закрыл её. Она меня просто затянула, проглотила… погрузился во что-то настолько мощное, сильное, тёмное, страшное… поначалу необъяснимое.

Вот так внезапно понимаешь: это твой художник, художник, который создал нечто удивительное, то, что ещё предстоит разгадать. Профессиональная жизнь сложилась так, что я начал разгадывать и, надеюсь, в какой-то степени разгадал тайну гоголевской поэмы, тайну жизни и смерти самого Гоголя — разгадал именно через те коды, которые заложены ещё в литературе Древней Руси. Так же и с Шукшиным. Ничего отрадного эти разгадки не приносят. Чего стоит гоголевский психоанализ типа-характера чиновника — афериста, вора и взяточника, лжеца и манипулятора, носящего маску благонамеренного человека… Его «успешность» в том, что он ворует и на ворованное строит трёхэтажный дом в Москве. Ещё двести лет назад других черт «успешности» в этом типе писатель не обнаружил. Как говорится, задание на дом: возьми современного чиновника и найди одно отличие от мёртвой души. Хотя бы одно!

Фёдор Достоевский. «Преступление и наказание». «Братья Карамазовы».

Мы почти безошибочно делаем коллективный выбор, называя некие произведения классическими, включая их в те же школьные программы. Это действительно лучшие вещи. В них кроется тайна нашего духовного исторического бытия.

Мы — цивилизация Достоевского. Для России он центральная культурообразующая фигура Нового времени. Почти всё, что им написано — абсолютно сегодняшний день. Многое из предсказанного Фёдором Михайловичем мы уже хорошо прочувствовали на своём хребте, а кое-что ещё только грозит нам днём завтрашним.

Так, как он мыслил, не мыслил никто из его современников. То, что он наблюдал, для него было реальностью, для его современников — бредом. Он воочию видел такие закоулки и бездны души, в устройстве которых мы, не наделённые подобным даром, до сих пор не можем разобраться. А без него, может быть, и не очень догадывались, что эти закоулки и бездны вообще нам присущи. Реальность Достоевского — реальность души каждого из нас. Достоевский не устаревает, он лучший из психоаналитиков. Хочется найти время, чтобы читать, читать… и думать, что же он сказал обо всех нас, о нашем будущем.

Не знаю, сколько раз я прочитал «Преступление и наказание». Наверное, раз 500. Я говорю, конечно, не о самом романе, а о своём рабочем конспекте романа. Перечитываешь, вдруг возникают какие-то вопросы, возвращающие к тексту и заставляющие дополнить свои записи. Это герменевтический круг: бесконечное возвращение к произведению и открытие новых смыслов, связей. Порой возникает ощущение, что я досконально знаю этот роман. Понимаю, что ощущение это ложное.

«Братья Карамазовы» — ещё одна гениально сделанная, к сожалению, недописанная автором вещь. В ней смоделирована будущая Россия. Достоевский подобрал для неё имя — Скотопригоньевск. Это более чем горько, но полтора века спустя понимаешь, что точно мыслил Фёдор Михайлович. Очень хочется знать, что же всё-таки он мог бы сказать о нас во втором томе романа, который так и не появился.

Русскую литературу надо изучать, хотя бы потому, что она содержит ответы на вопросы «кто мы?», «что с нами происходит?» и «куда мы идём?». И надо всем нам иметь мужество, чтобы не прятать голову в песок от ответов, которые дают наши «инженеры человеческих душ». Может, эти ответы для кого-то станут горьким лекарством. Мы в таком лекарстве очень сегодня нуждаемся.