Борьба с преступностью в наши дни декларируется столь же активно, как некогда борьба за мир во всем мире. К сожалению, как и прежде, одной декларацией о благих намерениях дело подчас и ограничивается. «Да и возможно ли не на словах, а реально и эффективно бороться с тем, чего не знаешь?» – задает резонный вопрос заведующий кафедрой деликтологии и криминологии, доктор юридических наук, профессор Н.В. Щедрин.

– Когда слышишь: «Вот, дескать, наши ученые-криминологи...» – так и хочется спросить: «Позвольте, а где вы видите ученых?». Лично я, прежде всего, преподаватель и научной работе, согласно нормативам, должен уделять четверть рабочего времени. Выходит, я – четвертинка ученого. Таких четвертинок в городе – четыре-пять. Итого – «полторы калеки». Но, к счастью, появилась возможность изменить ситуацию: 3 марта на ученом совете СФУ принято решение о создании в структуре университета Научно-исследовательского института законодательства и правовой политики (НИИ ЗиПП). Этот институт будет заниматься в том числе и криминологическим анализом преступности. А пока научно обоснованный независимый мониторинг не осуществляется, непросто ответить даже на элементарный, казалось бы, вопрос: сколько преступлений совершается в Красноярском крае и в России в целом? И так ли криминализована Россия по сравнению с якобы благополучной Европой?

Ложь и статистика

– В чем же сложность, Николай Васильевич? Есть статистические данные...

– Верно. Как говорится, «есть ложь, есть наглая ложь, а есть статистика». По статистике, в России ежегодно регистрируется около трех с половиной миллионов преступлений. В 2007 году зарегистрировано 3 582 500.

– Это много или мало?

– Существует «коэффициент преступности» – количество преступлений на сто тысяч населения. Коэффициент российской преступности в 2007 году составлял около 2 500. Примерно на такой отметке он у нас и держится. А в Германии этот коэффициент – порядка 10 000!

– То есть разгул преступности – у них, а у нас – тишь да гладь и по улицам ночью ходить не опасно? Верится с трудом...

– Дело в том, что официальная статистика учитывает отнюдь не все совершенные преступления, а именно зарегистрированные. То, что не регистрируется, – это так называемая латентная преступность. По оценкам экспертов, ее количественные показатели превышают официальные данные в три, а то и в пять раз. Де-факто в России совершается не 3, а 12-15 миллионов преступлений в год.

– Почему же значительная часть остается незарегистрированной?

– Во-первых, не все жертвы преступлений обращаются в милицию. Украли мобильник – подумал: «Ай, ладно, все равно не найдут, стоит ли время терять, пороги обивать...» – махнул рукой и забыл. Это естественная латентность. Во-вторых, существует латентность искусственная. Ее создают сотрудники правоохранительных органов: не хотят перетруждаться или картину раскрываемости портить – и либо не принимают заявления от потерпевших, либо отказывают в возбуждении уголовного дела, нередко по надуманным основаниям. Для наглядности – пример. В конце семидесятых я работал в прокуратуре, и в мои обязанности как раз входила проверка того, насколько правильные решения по заявлениям граждан принимает милиция. Почти половину постановлений об отказе в возбуждении дел я отменял – отказы были явно не обоснованы. Одно дело помню особенно хорошо: мужчина вынес во двор ковер – похлопать, почистить, проветрить, отлучился – ковра нет. Но доблестная милиция не признала факт кражи, потому что «ковер, возможно, унесло ветром». Я, естественно, отменил это абсурдное постановление и попросил следователя предоставить метеосводку, написав ему: «Что-то не припоминаю, чтобы в Красноярске случались торнадо».

– Полагаете, с конца семидесятых мало что изменилось?

– Изменилось не кардинально. Летом ездил к теще в Тасеево, а у нее накануне кто-то сорвал все огурцы с грядки, так в милиции даже разговаривать не стали: «Подумаешь, ведро огурцов! Мелочь!». Но ведь из таких мелочей жизнь и состоит.

– На Западе внимание к мелочам более пристальное? Там латентная преступность не столь велика?

– Да, там и люди намного больше доверяют полиции – в Баварии, например, согласно независимым соцопросам, полиция пользуется таким же доверием, как церковь. И сами полицейские, в свою очередь, уважительнее относятся к потерпевшим, регистрируют все поступающие заявления. Я сам, когда был в Германии, оказался потерпевшим – у меня украли рюкзак с книгами, в полиции дело завели без всяких проволочек. Хотя рюкзак так и не нашли.

Учитесь плавать

– За преступлениями следуют наказания. Как наказывают преступников у нас и у них? Вы можете сравнить условия содержания в тюрьмах в России и на Западе?

– Конечно, могу – сидел и тут, и там. Шутка. Если серьезно, то стоит оговориться: лишение свободы – это только один из видов наказаний за уголовные преступления. Помимо него, в УК РФ предусмотрены 11 других, например, штраф, лишение права занимать определенные должности, исправительные работы и пр. А самое суровое – смертная казнь. Ее, вопреки расхожему мнению, не отменили. На нее лишь ввели мораторий.

– Иными словами, вор не обязательно должен сидеть в тюрьме? «Украл, выпил – в тюрьму» – это, скорее, стереотип?

– Именно! Но обывательский стереотип возник не на пустом месте. Наш Уголовный кодекс, хотя и строже, чем в западноевропейских странах, но все-таки дает «вилку»: за одно и то же преступление можно осудить к штрафу, к исправительным работам или к лишению свободы, причем и тут «вилка» – скажем, от трех до пяти лет. Однако, это теория. А практика показывает, что у нас чаще всего осуждают по максимуму. И лишение свободы – действительно самое распространенное наказание, к нему приговаривается более трети всех наших осужденных. Недаром до недавнего времени Россия занимала первое место в мире по количеству лиц, находящихся в заключении. В последние несколько лет мы чуть-чуть уступаем Америке: по сопоставимым данным на 2000 год, в США 638 заключенных на сто тысяч населения, у нас – 632, а в Германии – 96, там за решетку отправляют всего 5-6% от общего числа осужденных.

– Почему российское правосудие, в отличие от европейского, столь непреклонно?

– У россиян высокие карательные притязания: сажать и стрелять! Правда, это до тех пор, пока дело не коснется личной судьбы или судьбы родственников. Кроме того, в России не развита инфраструктура исполнения наказаний, не связанных с лишением свободы. В Европе же для условно осужденных проводят различные воспитательные мероприятия, устраивают тренинги, а тюремное заключение там является исключительной мерой для совсем уж отъявленных уголовников. Как сказал мне один немецкий судья: «Тюрьма – это последний довод. Пока мы его не используем, преступнику есть чего бояться».

– Но по сравнению с российскими тюрьмами европейские, наверное, не так страшны?

– В России большинство заключенных содержатся не в тюрьмах, а в колониях. Именно в этом принципиальное отличие нашей пенитенциарной системы от западной, а не в том, что у нас кормят хуже. Тюрьма в Европе – это одиночные или двухместные камеры. Колония в России – это бараки на двадцать-тридцать коек. С одной стороны, плюс – не одиночка, есть с кем общаться. Но, с другой, минусов гораздо больше: колониальная среда более способствует распространению «тюремного закона» – порядков, которые устанавливают паханы, а заключенный не гарантирован от посягательств на личную неприкосновенность. По словам одного моего коллеги, «в Европе сытая собака сидит в будке, а у нас стая голодных собак бегает по двору, и каждая готова к драке».

– Так, может, и наших, извините за выражение, «собак» рассадить по «будкам»?

– Вряд ли это выполнимо. У нас 700 000 заключенных, и как бы мы ни стремились к западному стандарту, мы не оборудуем для каждого отдельную камеру – слишком дорого, долго и хлопотно. Выход в другом – минимизировать процент приговоренных к лишению свободы и развивать ту самую инфраструктуру альтернативных наказаний. Россия движется в этом направлении. И правильно делает! Ведь, как нельзя научить человека плавать, изолировав его от воды, так нельзя научить жить в обществе, изолировав от общества.

– Николай Васильевич, а как по-вашему, возможно ли в принципе искоренить преступность?

– Когда-то Никита Сергеевич Хрущев обещал, что покажет народу последнего преступника. Теперь уже ясно: общество без преступлений – утопия. Некоторые авторитетные криминологи даже заявляют, что не человечество искоренит преступность, а преступность – человечество. Но есть и иное мнение: преступность можно удерживать на социально-терпимом уровне, более того, некий криминогенный пик пройден, убийств, к примеру, год от года совершается все меньше, а значит, есть основания для оптимизма. Именно вторую точку зрения я разделяю.
Я тоже оптимист.

Наталья СОЙНОВА