Пушкин, Пригов и др.

Интервью с участником международного научного семинара «Кризис литературоцентризма: утрата идентичности vs. новые возможности» Ильёй КУКУЛИНЫМ, доцентом кафедры проектов в сфере культуры Национального исследовательского университета Высшей школы экономики.

— Илья Владимирович, имеет ли смысл, в связи с крахом литературоцентризма, говорить о необходимости изменения подхода к преподаванию литературы, который существует сейчас и в старших классах средней школы, и в вузах?

— Хорошо бы для начала ответить на вопрос: зачем мы вообще изучаем литературу? Мне кажется, что ответов может быть много. В частности, у нас привыкли относиться к литературе как к транслятору норм, к своего рода воплощению идеи культуры как чего-то застывшего. Как писал историк Леонид БАТКИН, культура у нас понимается как то, в присутствии чего нужно понижать голос и ходить на цыпочках.

Преподавание литературы сохранило эту установку, к сожалению. Литературе как тому, что нас связывает с обществом, тому, что демонстрирует разнообразие взглядов на мир, изменчивость историческую — в нашей стране уделяется очень мало внимания.

В СФУ была организована выставка визуальной поэзии Д. Пригова

В СФУ была организована выставка визуальной поэзии Д. Пригова

О другой важной проблеме говорил знаменитый филолог Михаил ГАСПАРОВ — что литература XIX века воспринимается как нечто, написанное на иностранном языке. Этот язык кажется понятным, но на самом деле он давно уже не слишком понятен. Ещё СЕВЕРЯНИН в начале XX века писал: «Для нас ДЕРЖАВИНЫМ стал ПУШКИН». А с тех пор положение только осложнилось. С другой стороны, старшеклассники, если отказаться от традиции преподавать для них литературу в хронологическом порядке, лучше понимают литературу радикально авангардную, чем тот статуарный образ Пушкина, похожий не на живого человека, а на памятник на Тверском бульваре в Москве, который преподаётся в школе.

— Чего категорически не хватает в вузовском литературном курсе?

— Важно ввести в институтский курс авторов, которые относятся к неподцензурной литературе. Я часто цитирую литературоведа Аркадия БЕЛЕНКОВА, который сказал так: если мы напечатаем все исчезнувшие тексты, которые в XIX веке не были пропущены цензурой, то возможно, мы найдём много замечательных произведений. Скорее всего, подавляющее большинство известных нам литературных репутаций такими и останутся, но если мы встроим в общий контекст то, что было задержано или искажено цензурой, то мы получим другую русскую литературу. Изучение этой литературы неотъемлемо от изучения условий, в которых она возникала, запрещалась, функционировала.

До сих пор, насколько я понимаю, работа авторов школьных учебников напоминает латание дыр. То есть они говорят — хорошо бы ещё изучить БРОДСКОГО, хорошо бы ещё изучить СОЛЖЕНИЦЫНА. Но какую общую картину литературы они создают, и как она соотносится с обществом, с чужими культурами? Важно учесть, что именно неофициальная литература поддерживала живое общение с литературой других стран. Так происходило не только потому, что многих неподцензурных авторов печатали в странах Европы и Северной Америки, но и потому, что эти люди гораздо лучше, в среднем, умели вступать в диалог с авторами других стран, потому что они не были связаны необходимостью всё это перекодировать для понимания советской цензуры и советского начальства.

— С ужасом можно представить, что будет, если власти придумают единый учебник литературы…

— Несомненно, его быть не должно. Так же, как и единого учебника истории, чья идея кажется мне педагогически и методологически крайне сомнительной. Учебников по истории должно быть много, и они должны излагать разные точки зрения на историю.

Другой вопрос, что история России изобилует событиями, которые травмируют и взрослых, и подростков. Авторы учебников должны научить людей, как тем работать с этой шокирующей правдой о своей стране.

Но беречь от неё детей — это всё равно что беречь их от информации о сексуальной жизни человека. Современный немецкий историк Лутц НИДХАММЕР говорил, что признание трагической вины немецкого народа сейчас Германии не мешает и не сковывает её по рукам и ногам, а, напротив, помогает более полноценно развиваться. Мне жалко, что в России мало распространено знание о ГУЛАГе, о репрессиях по национальному признаку, о ежедневном повседневном ограничении свободы, потому что если мы будем это понимать и научимся жить с этим пониманием, то это не отравит общественную атмосферу, а, напротив, сделает её более здоровой. Мне жалко, что в телефильме «Жизнь и судьба» по сценарию покойного Эдуарда ВОЛОДАРСКОГО многие жёсткие моменты романа были сглажены. Те переклички между сталинским и нацистским режимами, к которым пришёл Василий ГРОССМАН, не осмелились проговаривать вслух.

И ещё мне горько, что в нашем обществе предполагается постоянная демонизация оппонента. Люди не могут спорить, не считая друг друга врагами и предателями. Я боюсь, если мы эту традицию не сломаем, то от страны ничего не останется. Не в физическом, а в духовном смысле.

— Как много надо знать, чтобы правильно понимать Пригова? И правильно ли, что какие-то культурные основания важнее для такого понимания, чем собственно литературные познания?

— Есть авторы, которых нас учат понимать в школе или же нам кажется, что мы их понимаем — ТОЛСТОЙ, ДОСТОЕВСКИЙ, ГОГОЛЬ. В школе мы получаем очень много культурно-исторической информации, необходимой для освоения этих авторов: что такое крепостное право и война 1812 года, кто такой Наполеон. Всё это мы узнаём или в школе, или из чтения каких-то научно-познавательных книг, просмотра телепередач именно в школьном образе. Я думаю, что информация культурно-историческая, социокультурная, политическая очень важна для того, чтобы понимать и

Стихограмма Д. Пригова «Человек, который принял жену за шляпу»

Стихограмма Д. Пригова «Человек, который принял жену за шляпу»

Пригова, и других авторов неофициальной советской литературы, для того, чтобы понимать, в частности, тот тип иронии, который они создали и который воспроизводится сейчас, часто в эпигонской форме, в кино, в литературе. Наше представление о современной российской культуре станет совсем иным, если мы научимся с этой информацией как-то работать. Мы лучше поймём в итоге, как устроена современная жизнь.

Но есть произведения, которые вообще рассчитаны на начитанного человека. Они предъявляют к читателю — не обязательно безумному эрудиту — высокие требования. Это нормальное свойство современной литературы, потому что она основана на очень большом опыте развития предшествующей культуры. Так, одна из глав в последнем романе Владимира СОРОКИНА «Теллурия» является ответом на поэму великого американского поэта Аллена ГИНЗБУРГА «Вопль». Я думаю, что объяснять эти смыслы — задача литературной критики. А читающий человек вернётся к роману и скажет — вот чего я не увидел, вот что здесь на самом деле сказано.

Но литературная критика не развита, поскольку многие люди считают культурные вещи бантиком на платье, то есть неким дополнением к жизни. Количество читателей современной литературы не очень велико и может показаться замкнутым мирком каких-то чудаков. Но на самом деле она оказывает влияние на гораздо больший круг людей; сама фактура речи, сам способ построения этих произведений оказывает постепенное, подспудное влияние на мышление или предсказывает процессы, которые потом произойдут в обществе.

— Как вы можете оценить состояние отечественного литературоведения?

— Современное литературоведение находится в очень странном состоянии. Оно может похвастаться отдельными большими достижениями, но сведения о них редко доходят до общества. К сожалению, международный научный обмен недостаточен; бывая на международных конференциях, я вижу, как очень значимые публикации выходят на английском, немецком, французском языках. В Америке огромное количество книг издаётся про Россию, и многие аспекты современной российской культуры освещаются только на английском языке. И они здесь, в России, не получают ни перевода, ни ответа, и это очень меня смущает.

Например, у нас постоянно ругают телевидение за то, что там слишком много секса и насилия. Единственная известная мне книга, систематически описывающая, как изображаются секс и насилие в современной российской массовой культуре, написана американским профессором Элиотом БАРЕНСТАЙНОМ. А единственная книга на тему «Политика и культура в русской провинции» написана по-немецки. Других нет.

— Неужели это всё так неинтересно российским исследователям?

— Не то чтобы неинтересно, но нет языка — как об этом говорить? Второе — у нас с большим трудом умеют говорить о произведениях и явлениях культуры, которые раздражают, шокируют, нервируют. Мы говорили об этом с коллегами на круглом столе по творчеству Пригова — этот опыт связан с миром вокруг нас, но нам кажется, что проще от него отгородиться и считать, что это мир сплошного бескультурья, безобразия и так далее. И требовать от властей, чтобы ничего не показывали, как будто представление о мире как о постоянном насилии сразу же исчезнет из голов у многих людей.

— Семинар по литературоцентризму — первый в России, но проходит в самом её сердце, в глубокой провинции. Возможно, дело в том, что большинство деятельных литературоведов уже мигрировало за Урал?

— Надо отделять мух от котлет. В Красноярске делаются действительно хорошие работы по исследованию не только русской литературы, но и русских медиа, которые известны на вполне международном уровне. Но ведь и раньше, при советской власти, не всё происходило в Москве и Ленинграде. Какие-то люди из-за происхождения или политически опасных деталей биографии не могли работать в столице. Вспомним Тарту — город на окраине советской империи, в Эстонии, где работала блестящая научная школа. Выдающийся литературовед Наталия ГИНЗБУРГ многие годы преподавала в педагогическом институте Борисоглебска, что в Воронежской области. БАХТИН преподавал в Саранске, и благодаря ему город стал значимым городом на литературоведческой карте России. Юлиан ОКСМАН преподавал в Саратове. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, поскольку этим людям просто не разрешали жить в столице, и они в регионах создали значительные научные школы, последствия деятельности которых ощущались ещё многие годы.

На Урале и за Уралом есть хорошие научные школы — в Челябинске, Екатеринбурге, Новосибирске, Кемерове, Красноярске — везде происходит интересная научная жизнь, за которой имеет смысл следить.

Но просто жалко, что недостаточно мы пока между собой общаемся, особенно люди моего и последующих поколений. Потому что у людей старшего поколения налажены какие-то контакты ещё с советских времен, а в 90-е годы, притом что были очень важные достижения в региональных научных школах, это всё оказалось отчасти утеряно.

Евгений МЕЛЬНИКОВ

Похожие материалы